Даниэль Деронда

– После этого мы жили в разных городах. Дольше всего в Гамбурге и Вене. Я снова начала учиться пению, а отец хорошо зарабатывал в театрах. Думаю, что из Америки он привез много денег; не знаю, что заставило его уехать оттуда. Некоторое время он был очень высокого мнения о моем пении, заставлял разучивать партии и постоянно выступать: мечтал о дебюте в опере, – но потом стало ясно, что мой голос никогда не станет достаточно сильным для театра, так что надежд отца я не оправдала. Мой венский учитель однажды сказал: «Не терзайте свой голос, он не годится для большой сцены». Отец испытал глубокое разочарование: в это время мы жили не очень богато. Я знала, что он меня любит и желает только добра, но боялась его расстроить и оттого не раскрывала ему своих чувств. Он никогда не понимал, что способно меня порадовать и сделать счастливой. Беззаботный по натуре, отец все воспринимал легко, так что вскоре я перестала задавать ему важные для себя вопросы: ведь он все обращал в шутку и даже высмеивал свой народ. Однажды, чтобы повеселить зрителей, комично изобразил, как иудеи молятся, и я не выдержала. Едва мы остались одни, я сказала: «Папа, ты не должен передразнивать наших соотечественников перед христианами, которые и без того их презирают. Представь, что бы ты почувствовал, если бы я начала копировать твои манеры, чтобы их развеселить!» В ответ отец только пожал плечами и, засмеявшись, заявил: «Дорогая, ты не сумела бы это сделать». Такое легкомысленное поведение стало главной причиной моего отчуждения: самые глубокие чувства и мысли я старательно от него скрывала. Насмешки над подобными вещами казались мне невыносимыми и доставляли адские муки. Разве наша жизнь всего лишь фарс, лишенный настоящего смысла? Зачем же тогда существуют трагедии и оперы, где герои совершают необыкновенные поступки и не боятся страданий? Я поняла, что стремление отца сделать из меня артистку объяснялось практичным желанием назначить за дочь самую высокую цену. Это открытие охладило мою любовь к нему и благодарность за заботу; с тех пор самым нежным чувством по отношению к отцу стала жалость. Он постарел и изменился. Утратил прежнюю живость. Думаю, окружающие относились к нему хуже, чем я: попросту не считали приличным человеком. В последние годы он часто сидел дома мрачный и молчаливый или рыдал – совсем как я в минуты тяжких переживаний. Тогда я обнимала его, а он прижимался ко мне и продолжал плакать.

А потом стало совсем плохо. После недолгой жизни в Пеште мы вернулись в Вену. Несмотря на совет моего учителя оставить пение, отец все-таки устроил меня в небольшой пригородный театр. В то время он сам уже не имел отношения к театральной жизни. Не знаю, чем именно занимался, но думаю, что проводил все время в игорных домах, хотя аккуратно отвозил меня на репетиции и спектакли. Я была очень несчастна. Приходилось играть в отвратительных постановках. Мужчины приставали ко мне с разговорами; все вокруг смотрели с презрительными улыбками. Я словно попала в ад! Но терпела и делала свое дело, потому что, не зная ничего лучше, решила подчиниться воле отца, хотя и понимала, что голос мой постепенно слабеет, а играю я плохо.