Даниэль Деронда

– Нет, он баловал меня и старался учить. Он был актером. Потом я узнала, что слово «Кобург», которое он часто произносил, означало название театра. Но с театром его связывала не только игра на сцене. Отец не всегда был актером: прежде работал учителем и знал много языков. Думаю, что играл он не блестяще, зато хорошо управлял театром, писал и переводил пьесы. Долгое время с нами жила итальянская леди, певица. Они оба со мной занимались, а еще приходил учитель, который заставлял запоминать стихи и читать их вслух. Я много работала, хотя была совсем маленькой, а в девять лет впервые вышла на сцену. Я с легкостью все воспринимала и ничего не боялась. Но с тех пор раз и навсегда возненавидела ту жизнь, какую мы вели. У отца были деньги, и нас окружала роскошь. Постоянно приходили и уходили какие-то мужчины и женщины, все громко смеялись, спорили, щелкали пальцами, над кем-то подшучивали. Многие из них меня обнимали и ласкали, но в эти минуты я всегда вспоминала маму. Даже в то время, когда я ничего еще не понимала, мне не нравилось все, что нас окружало, и я любила уединиться и погрузиться в собственные мысли. Я очень много читала: пьесы, поэзию Шекспира и Шиллера. Отец верил, что я смогу стать большой певицей – мой голос считали удивительным для ребенка, – и нанял лучших учителей. Но я страдала из-за того, что он постоянно мной хвастал и часто заставлял петь, как будто я была музыкальной шкатулкой. Однажды, когда мне было девять лет, я играла роль девочки, которую бросили, но она этого не знала и любовалась цветами и пела. Я исполняла роль спокойно и даже с удовольствием, но аплодисменты и прочие театральные похвалы ненавидела. Успех никогда не приносил мне радости, потому что все вокруг казалось искусственным и холодным. Я тосковала по знакомым с младенчества чувствам – по любви и доверию. Мысленно я создала прекрасную жизнь, позаимствованную из книг и совершенно непохожую на ту, которую видела вокруг. Еще меня мучило, что на сцене женщины выглядели красивыми, добрыми, нежными, произносили чудесные слова, в которые не верили, а едва закрывался занавес, становились злыми, грубыми, завистливыми. Синьора однажды увидела, как я репетирую, и заметила отцу: «Майра никогда не станет настоящей артисткой: она не представляет, как можно быть кем-то еще, кроме себя самой. Пока это выглядит очень естественно, но скоро – сам увидишь – твоя дочь превратится в заурядную актрису: ни красоты, ни дарования». Отец рассердился, и они поссорились, а я сидела в одиночестве и плакала, потому что слова синьоры обрисовали то несчастное будущее, которое меня ожидало. Я не хотела быть артисткой, но этого от меня ждал отец. Вскоре после этого синьора от нас ушла, и он пригласил гувернантку, которая преподавала мне разные науки. Тем не менее иногда я все же выступала на сцене. Жизнь, которую мне приходилось вести, становилась все более ненавистной: хотелось уйти, но куда – я не знала. Я боялась мира, а главное, чувствовала, что нельзя бросать отца, и не хотела поступать неблагородно. Я думала, что дурной поступок заставит ненавидеть себя так же, как я ненавидела многих людей вокруг. К тому же если бы я поступила плохо, то потеряла бы тот счастливый воображаемый мир, где со мной жила мама. Вот что я чувствовала в детстве!

Майра снова замолчала и глубоко задумалась.

– Тебя никогда не учили следовать высшему долгу? – спросила миссис Мейрик. Не хотелось произносить слово «религия», так как она крайне смутно представляла, каким образом изменилась иудейская вера за долгие века.