Декабристы

Избирая Андрея Войнаровского героем целой эпической поэмы,[546] Рылеев счел нужным познакомить читателя с этой мало известной личностью, и потому в издании, которое было напечатано в Москве осенью 1825 года, он поместил несколько пояснительных приложений. Поэма открывалась посвящением А. А. Бестужеву. Рылеев говорил своему другу много нежностей и в последних строках – желая заранее оградить себя от его строгого суда – признавался открыто, что в его поэме «нет искусства», но что в ней есть живые чувства, и это потому, что он – Рылеев – «не поэт, а гражданин».

За посвящением следовала краткая биография Мазепы, составленная А. Корниловичем – также другом Рылеева и вскоре декабристом. За этой биографией следовала другая – жизнеописание самого Андрея Войнаровского, составленное А. Бестужевым. Из этой краткой биографии читатель узнавал, что Андрей Войнаровский был родной племянник Мазепы и был послан Мазепой в Германию учиться наукам и иностранным языкам. Европейски образованным человеком вернулся он на родину и поступил на службу к своему дяде. Он стал участником тайных замыслов Мазепы, и как враг России, действовал в Турции и в Крыму. Одно время он был коронным воеводой в Царстве Польском, а затем, когда Мазепа проиграл свое дело и умер, Войнаровский проживал в Вене, Бреславле и в Гамбурге. Его образованность и богатство ввели его в самый блестящий круг дворов германских. Намереваясь отправиться в Швецию для получения с Карла занятых им у Мазепы 240000 талеров, он приехал в 1716 году в Гамбург, где и был схвачен на улице магистратом, по требованию российского резидента. Однако же, вследствие протеста венского двора, по правам нейтралитета, отправление его из Гамбурга длилось долго, и лишь собственная решимость Войнаровского отдаться милости Петра I предала его во власть русских. Он представился государю в день именин императрицы, и ее заступничество спасло его от казни. Войнаровский был сослан со всем семейством в Якутск, где и кончил жизнь, но когда и как – неизвестно. Знаменитый ученый Миллер, в бытность свою в Сибири, в 1736 и 1737 годах, видел Войнаровского в Якутске, но уже одичавшего и почти забывшего иностранные языки и светское обхождение.

Историю последних дней его жизни и пожелал рассказать Рылеев в своей поэме. Это была печальная история политического ссыльного, влачащего одиноко свои бесцветные дни среди угрюмой сибирской природы, история медленного увядания некогда кипучего сердца и вместе с тем повесть о былом, о годах счастливой и славной жизни на вольной Украине.

Поэма могла стать очень трогательной и патетичной, если бы автор не выбрал для нее слишком однообразной формы: она почти целиком состоит из рассказа Войнаровского о своем прошлом и настоящем, рассказа, который выслушивает, случайно с Войнаровским встретившийся в Сибири, историк Миллер.

«Нельзя читать без волнения, – писал один современник,[547] – пророческой

поэмы Рылеева «Войнаровский», где Рылеев себя олицетворяет под именем Мазепы, но сам становится в тень, заслоненный поэтической фигурой Александра Бестужева – своего самого близкого друга.[548] Трудно, конечно, уловить умышленное сходство между Мазепой и Рылеевым, и Войнаровским и Бестужевым, но если вспомнить, что один погиб за свое дело, другой был осужден в ссылку, то при известной живости фантазии можно допустить такую аналогию. Она тем более напрашивается, что в стихах Рылеева иногда, действительно, слышится как бы пророчество.

Н. Бестужев утверждал, что Рылеев предчувствовал ту участь, которая его подстерегала;[549]

быть может, в данном случае Н. Бестужев несколько поддался обычному своему лиризму, как это с ним случалось часто, но нельзя все-таки отделаться от некоторого странного ощущения, когда, читая стихи Рылеева, думаешь о том, что ожидало его и его товарищей. Смерть на плахе и ссылка – одно из любимых драматических положений в стихотворениях Рылеева. Думы «Глинский», «Курбский», «Артемон Матвеев», «Волынский», «Миних» – все разные вариации на тему о пострадавших «заговорщиках». Всего яснее сознание опасности и ожидание грядущей кары выражено – как мы увидим – в поэме «Наливайко»; есть оно и в «Войнаровском».

Если бы мы не знали, как кончил Рылеев, то, читая «Войнаровского», мы могли бы подумать, что поэма написана по личным воспоминаниям сибирского ссыльного,[550] так соблюден в ней местный колорит и так правдиво переданы чувства изгнанника. В этом колорите, в этой тонкой психологии и, наконец, в отделке внешней – вся литературная стоимость «Войнаровского».

Припомним, например, такую картину природы: