Держаться за землю

Попривыкли, конечно, уже, потаскали своих нулевых, испытывая потаенное, неподавляемое отвращение к убитым, отталкивающий ужас, какой бы испытали и к умершему родителю. Подержали уже на руках умирающих, словно голыми нервами чувствуя трепет и судороги, ощущая, как весь воздух рядом достается тебе одному, потому что уходит из тела собрата через рану в груди. Видел Петька, как пузырится кровь, пропуская в отверстие воздух, как белеет лицо свояка с каждым вздохом, неотрывно смотрел в удивленно расширенные, непримиримые к тебе и ко всему происходящему происходящему глаза, как будто бы спешащие и не могущие поделиться с тобой чем-то невыразимым, как будто бы тебя о чем-то вопрошающие, о чем собирались всю жизнь, да все недоставало времени, а теперь уж ему слишком поздно, а тебе слишком рано.

Обстрел оказался недолгим, но и с пары таких вот гостинцев умыться можно было — господь не приведи. Приставили к сточному зеву самодельную лестницу, и вот уже бежали в горку по туннелю с противным гулким хлюпаньем и чмоканьем, поскальзываясь на подтопленном полу, еще больше пугаясь и спеша оттого, что рассудок связал эту хлюпкую сырость с кровяным духом бойни. Приблизившись к колодцу, пошли уже с опаской, прислушиваясь к звукам наверху: а ну как еще лупанет?

Вверху было тихо, бездрожно и вроде бы крики. Шалимов схватился за поручни, вскарабкался к задернутому душной пылью люку и высунулся на поверхность. В тот же миг и ослеп, обварился, закашлялся, словно сунул башку в паровозную топку. Все тонуло в клубящейся, не осевшей пыли и дыму. Хрипя и перхая, он выбрался весь. Рванулся вслепую на крики. Кричали заполошно, но уже и с усталой привычностью. Кричали от боли, но как будто уже признавая: можно и потерпеть.

В изглоданном разрывами, как полчищем огромных крыс-мутантов, электромеханическом цеху копошилось десятка три раненых и невредимых бойцов, и невредимых было вдвое больше.

— А!.. Сука! — услышал он чей-то знакомый, но до детской капризности истончившийся голос.

Обернулся на вскрик и увидел сидящего Лютова с расщепленным морщинами, чуть не плачущим в муке лицом, даже вздрогнул от вида своего командира: вот и Витя, выходит, железный не весь.

— Шалимов, — позвал Лютов тем же капризным, страдальческим голосом. — Иди расскажи, чего у вас там. Идем на рекорд или как?.. А! Блядь! Сука!..

— Укропы к нам в гости только что приходили, — ответил Петр, подходя к нему, держащему одной рукой упертый в землю автомат. Другой, оголенной по локоть, кровящей, занимался задерганный Градусник, один из батальонных санитаров, по прежней профессии ветеринар.

— Да слышал уже, — поморщился Лютов. — А! Сука!.. Вколи мне чего-нибудь, а то глаза сейчас в затылок влипнут.

— Нет ничего, — ответил ему Градусник. — Для раненых даже и то…

— А я кто? Не раненый? — проныл оскорбившийся Лютов. — На твой, блин, просвещенный взгляд? Дай, тебе говорят, промедольчику.

— Ты так, посеченный немного, — ответил Градусник безжалостно.

— Тебя бы так порезало, — с мечтательной проникновенностью пожелал ему Лютов. — Ты бы, сука, орал, а я б тебе на ранку дул, как мама: у собачки заболи…

— Отстань от меня, ради бога, не дам. Или езжай давай в больничку — там тебя проколют…

— Шалимов, вы где там? — вперился протрезвевшими глазами Лютов в Петьку.

— Да в шахте мы, в шахте уже, — осклабился Шалимов.

Гримаса боли на лице комбата загустела в хищное, едва не торжествующее выражение.

— Людей спускать надо, комбат. Резервная электрика в порядке должна быть.

— Да уж как-нибудь спустим.

Лютов словно уже и не морщился, лоб набряк силой мысли, заострившийся взгляд твердых глаз обратился вовнутрь, в головные потемки, что-то начал нашаривать там, собирать, хотя от промелькнувшего в глазах звероватого торжества и следа не осталось. Снова как-то весь сгорбился, сник, словно боль-то ему и позволила хоть немного пожить налегке, побыть человеком из мяса, пожаловаться, погнусить, но никуда не девшаяся крестная ответственность за батальон опять легла всей тяжестью на плечи.

Шалимов поискал глазами, кому надо быстро помочь, качнулся на оклик и, взбагрив под мышку Телятникова, высокого рыжего парня, механика с жиркомбината, на пару с Предыбайло повел его по цеху. У самих уже ноги подламывались — трижды уж за сегодня выбивались из сил, — но делать нечего, прошли весь цех насквозь, подволокли трясущегося Телю к фырчащему грузовику, напоминавшему уже не ЗИЛ, а чудовищно-жалкую боевую машину пехоты с наваренными по кабине и кузову железными листами, как будто бы из фантастических фильмов о жизни после ядерной войны. Помогли затащить Телю в кузов и упали без сил где стояли. Привалился спиной к деревянной катушке и, приникнув к бутылке с водою, увидел Валька.