Дети ада

Он навалил в костер сухих ветвей, сверху накидал побольше поленьев, но почему-то огонь не был таким, каким бы ему хотелось, да и ветер вроде бы утих. Он снял с себя драный ватник и тоже бросил в костер. Огонь резко поник, но вскоре снова загудел, прихватывая одежду с краев. Пашка поднялся с черного дырявого пня, взглянул наверх — петля призывно покачивалась будто приглашая... Шумел лес. Все сучья на сосне, которые бы помешали ему повеситься, он еще вчера срубил, вон как постреливают в огне! Поплевал на грязные в смоле ладони и, просыпая на наст кору, полез на дерево. Что-то вдруг накатилось на него, в глазах потемнело, забухало сердце, как с большого перепоя, но он, стиснув неровные с дуплами зубы — Надюха сколько раз говорила, что нужно было бы их подлечить — полез дальше. Бормашины он смертельно боялся, ну а теперь и лечить ничего будет не нужно... Усевшись в грязной зеленой рубахе на толстый нижний сук, протянул руку, поймал веревку и надел петлю на шею. Она была холодной и скользкой, пахнуло смолой. Его передернуло. Костер горел внизу вроде бы ровно, поленья в нем были сухие, ноги его как раз коснуться верхнего ряда. На нем были кирзовые сапоги, так что если не сразу отключится, то огня все равно не почувствует. Подметки-то мокрые и толстые. Вспомнился какой-то телевизионный фильм, где главный герой говорил, что перед самой смертью вся прожитая жизнь проносится перед глазами будто ускоренное кино. Он ничего подобного не ощущал, хотя петля уже была на шее. Без ватника била дрожь, мерзли пальцы рук, хотя огонь и трещал внизу, сюда тепло от него не доходило. В последний раз вдохнул в себя чистый лесной воздух, затянул петлю и соскользнул с короткого толстого сука. Будто костер взметнулся к самым глазам, возникла ухмыляющаяся волосатая с козлиными рожками морда, мгновенная резкая боль в том самом месте, где голова соединяется с туловищем, и тьма... Ноги его коснулись толстых нарубленных поленьев и вот чего Пашка не смог предусмотреть, так это того, что непослушные уже ему ноги-то заплясали на костре последний смертный танец и раскидали пылающие дрова. Продолжалось это недолго, еще раз дернувшись и завалив простоволосую голову набок — шапка упала в костер — и он затих. Огонь лизал сапоги, с треском отскочила подметка, языки пламени уже добрались до мятых брюк. Стали синеть растопыренные пальцы на руках, рот раскрылся и оттуда медленно стал вылезать серый обметанный язык, а застывшие и начавшие стекленеть глаза безразлично смотрели на пень, на котором он только что сидел.

Ближайшие соседи, видя, что Пашка уже три дня не выходит из избы, заглянули туда, прочли коряво написанную шариковой ручкой прощальную записку, кто-то вспомнил, что он с топором ходил к оврагу, там и нашли его висящим на суку с обгоревшей нижней частью тела. Шофер молокофермы завел машину и по оставленным Пашкой следам подъехал к погасшему костру, мужчины сняли его одеревеневшего, негнущегося, отвезли домой, положили на пол и только после этого сообразили позвонить в Глубокоозерское отделение милиции.

2

В этот раз Лола сидела рядом с Сережей Кошкиным в вишневом «Мерседесе» унылая и жалкая. Даже обильная косметика не смогла скрыть помятости осунувшегося с обострившимися скулами лица. Под голубыми глазами обозначались тоненькие морщинки. Они больше всего ее раздражали. На ней не зеленоватое бархатное пальто, в котором она приехала в родной Санкт-Петербург, а оранжевая курточка с капюшоном, полные бедра обтянули старые потертые джинсы, на ногах дешевые кроссовки. На безымянном пальце с ногтя отлупился розовый лак и это тоже не поднимало настроения. Хороша она заявится к Мартину из родных Пенатов! Как ободранная кошка.

«Мерседес» бесшумно одолевал крутые повороты Приморского шоссе. Из города выезжали было мокро и сумрачно, а сразу за Зеленогорском небо расчистилось, над заливом неторопливо плыли белые облака. У берега небольшие волны облизывали валуны, вдали до самого горизонта вода была гладкой, спокойной. Так и просился на эту водную гладь белый корабль, но корабля не было. Навигация откроется через месяц не раньше. И тогда снова в Санкт-Петербурге будут разводить мосты, а через Неву в Финский залив поплывут корабли.

— Такая уж подлая штука наша жизнь, — глядя на дорогу прищуренными глазами, философски рассуждал Сережа. — Как это небо: то пасмурно, то солнечно. То хорошо, то плохо...

— У тебя, Котик, плохо не бывает, — резко оборвала Лола. — Ты как сыр в масле катаешься!

— У меня хороший характер, Лолик, — улыбнулся он, сверкнул золотыми зубами. — Я не плачу, когда что-то теряю, не прыгаю от радости, если повезет. Чего же ты ротик разинула, заявившись в родное отечество? Я ведь тебя подвез к метро, села бы на электричку и через десять минут была бы дома.

— Мог бы и подвезти, — буркнула она.

— Мог бы, — согласился Сережа, — но тогда я потерял бы хорошего клиента. Он ждал меня на перроне с большими бабками. Крутые мужики не любят, когда партнеры их напаривают.

— Тебя не напаришь!