Децимация

Эльвира в ответ поцеловала сестру. Она ее очень любила – за искренность и непосредственность, что было так несвойственно Исааку. Эта любовь была обоюдной, – впитанная со дня рождения младшей сестры, когда старшая сестра относилась по-матерински к крохотному существу, одновременно заставляя относиться к себе как к мудрому и всезнающему человеку, с которым сестра всегда может посоветоваться и получить авторитетный совет. Эта любовь, замешанная на одной крови, покоилась не на сознании, а на чувствах инстинктивного понятия болей и радостей каждой из них.

Когда Эльвира снова вышла в кухню, со стола было все убрано. Дувид о чем-то беседовал с Бардом, и тот в ответ все время согласно кивал. Но это он делал всегда при разговоре с родителями Эльвиры, стараясь не вступать в спор. Она села за стол. Дувид замолчал и посмотрел на Енту. Та села напротив Эльвиры, и возникло неловкое молчание, которое наконец прервала Ента.

– Доченька. Мне жена того врача, к которому ты ходила, сообщила радостную новость, – она заулыбалась. – У тебя будет ребенок. Надо, чтобы он родился по закону.

– А что здесь незаконного? – спросила Эльвира, которую этот разговор раздражал, и она чувствовала себя в данный момент как-то неуютно. Бард смущенно молчал и не вмешивался в разговор.

– Эленька, – твердо, что было ему не свойственно, сказал Дувид. – мы с тобой говорили уже по этому вопросу. Оформите свои отношения с мужем официально и никогда больше об этом говорить не будем. Послушай нас, старых, мы хотим вам добра.

Чтобы закончить этот неприятный разговор, Эльвира решительно сказала:

– Хорошо. Мы завтра распишемся с Дмитрием в совете. Это вам подходит?

– Да, да. Правильно. Хоть где-нибудь зарегистрируйте брак, лишь бы по закону. А я завтра позову соседей, и мы сообщим им об этом, они вас от всей души поздравят, и проведем если не настоящую свадьбу, то свадебный вечер.

После этого решения пошли спать. Уже в постели Эльвира сказала Барду:

– Никуда не денешься от этой регистрации. Мы и без всяких бумажек – муж и жена. Но, сам видишь, какие у них взгляды – устаревшие. Завтра все оформим, как они говорят, по закону. Хорошо?

– Да, конечно, – согласился Бард.

Он обнял ее и поцеловал, зарылся лицом в ее волосы:

– Я люблю тебя, слышишь?

– Слышу. И я тебя.

А в другой комнате, также в постели, довольный Дувид шепотом говорил Енте:

– Я так мечтаю о внуках. А то старших внуков не видел, не разговаривал. Я им чужой дед, там у них есть свой дед, родной. А это будет свой внук, будет знать меня с детства.

– Дувид, – укоризненно ответила ему Ента, – когда ты перестанешь быть ребенком и бросишь мечтать. Лучше подумай, какие завтра сделать покупки и кого пригласить.

Дувид обиженно замолчал. Он понимал, что жена права. Как ни говори, а последнее слово всегда оставалось за ней. За это и любил Дувид свою Енту.

Но утром, только начало светать, послышались залпы орудий и разрывы снарядов в городе. Начался штурм Херсона немцами. Немного погодя по немецким позициям ударили орудия миноносцев, стоящих на ремонте в порту. Эльвира и Бард, в эту ночь крепко спавшие на мягкой постели после стольких дней недосыпания, вскочили с кровати, быстро оделись и выскочили из дома.

– Куда вы? – прокричал им вслед растерянно Дувид. – Не задерживайтесь вечером! Ждем!

– Ждите! – ответила Эльвира. – Постараемся прийти.

Но они не пришли ни в этот вечер, ни на другой… и напрасно ждала их семья в этот вечер, собравшаяся за недорогим праздничным столом. Не пришли и соседи, напуганные наступлением немцев на город. И старый Дувид от недоумения выдергивал белые волоски из своей бороды и в ярости бросал их на пол, ругая непутевую дочь. А Ента то вслух, то про себя повторяла:

– Будь проклята эта война! Пропади пропадом революция!

47

Немцы, расправившись с восставшим Николаевом, бросили все силы южного направления на Херсон. Надо было взять его быстро, иначе останавливалось общее наступление по Украине. Оставлять непокоренный город в своем тылу немцы никак не могли. Артиллерийская подготовка проводилась по всем правилам позиционной войны – пока не будет разрушен передний край обороны, немцы в атаку не шли. И, только убедившись, что обороняющиеся не стреляют, бросали пехоту на безмолвные позиции. И так день за днем. Десять дней! Но потери у немцев и гайдамаков все равно были большими, и в ярости они срывали свою злобу на мирных жителях в занятых ими жилых кварталах. Кровью и слезами захлебывался Херсон, бои шли за каждую улицу, за каждый дом.