Децимация

Автомобиль подъехал к шестиэтажному дому на Тарасовской, где жил Грушевский. Он вышел из автомобиля и вошел в дом, дверь которого услужливо открыл вооруженный офицер-гайдамак, следом вошли телохранители, которые остались внизу. Сняв пальто, Грушевский сразу же поднялся на третий этаж, в библиотеку. Он очень любил это место. Находиться во власти книг было его стихией. Он был готов сутками сидеть за книгами и своими рукописями. У него было ценнейшее собрание украинских этнографических предметов, подаренное ему художником-архитектором Кричевским, которое после смерти он собирался завещать одному из музеев. Грушевский сел за рабочий стол и велел прислуге принести ему кофе с булочками и маслом. На столе, как и у любого ученого, беспорядочно валялись исписанные листы бумаги, что составляло не хаос, а рабочий порядок. Принесли кофе, и он маленькой ложечкой, прихлебывая, стал его пить. Он задумался. Почему он, кабинетный ученый, профессор истории, любитель книг, вдруг возглавил Центральную раду? Он прошел хорошую политическую школу в Галиции, которую льстивые языки называли украинским Пьемонтом. Там выковывались настоящие борцы за независимость Галиции от Австро-Венгрии – бескомпромиссные, заряженные одной идеей, стойкие, отметающие все ненужное и постороннее в их борьбе, самоотверженные, готовые на подвиг ради самостийности. Теперь с территории Австро-Венгрии они перенесли борьбу за самостийность на территорию России. Здесь больше возможности для реализации своей идеи, нет таких драконовских законов по национальному вопросу, какие были в Австро-Венгрии. Есть возможность провести эксперимент независимости на практике. Но что же заставило его, умудренного жизненным опытом человека, кинуться в омут политической борьбы? Почему ему захотелось разделить увлечение украинской молодежи, – а многие из руководителей рады годятся ему в сыновья, – в области самостийных экспериментов? Грушевский давно понял, почему он согласился возглавить Центральную раду – он боялся потерять свою популярность в интеллигентской среде, слишком ею дорожил. Он много написал книг за свою жизнь. Сначала это было переписывание других источников, а потом интерпретация своих ранее созданных трудов. А раз так, то его произведения со временем забудутся, найдется в другую эпоху такой же, как и он, обличитель действительности, может – более яркий… тоже напишет историю, а его забудут. А политиков долго не забывают, даже через много лет его фамилия, хоть одной строкой о событиях прошлого времени, будет читаться потомками. Да, это действительно так. Кроме того сейчас его слуху льстило обращение «батька», «дед». Ему было до глубины души приятно слышать на различных собраниях произнесение здравиц в его честь: «Слава украинскому Робеспьеру!», «Ура отцу нации!», «Грушевский – украинский Гарибальди!», «Слава первому украинцу!». А потом газеты, кто со злорадством, кто с гордостью, публиковали эти обращения. Он пытался возражать против этого, но его не слушались. А может, это были такие возражения, что вдохновляли собрания на новые и новые здравицы? «Да, – честно признавался он сам себе, – мне нравится быть популярным и почитаемым».

Раздался осторожный стук в дверь. Грушевский оглянулся – в дверях стоял Орест Яцишин.

– Батько, можно войти?

Грушевский кивнул. Обращение молодого человека было ему приятно, сыновей у него не было. Орест Яцишин был сыном его друга, приват-доцента Львовского университета, который умер несколько лет назад. Сейчас Оресту было восемнадцать лет, – он учился на историческом факультете Киевского университета и жил в доме Грушевского, рядом с университетом.

– Ну, что у вас там в университете? Какие настроения? – ласково обратился Грушевский к Оресту, которого любил как сына.

– Разные. Мы сейчас занимаемся военной подготовкой в сержантской школе. Поэтому я пришел поздно.

– Много вас ходит на военные занятия?

– Да, достаточно. Много ходит гимназистов. Хотят голову за Украину положить. А им по пятнадцать–шестнадцать лет. Дети еще! – снисходительно сказал Орест, хотя был немногим старше гимназистов.

– Нам скоро будет необходима армия. Готовьтесь сами, других зовите. Не только украинцев, но и других.

– Занимаются с нами немного евреев, а русских почти нет. Украинские рабочие и крестьяне тоже не идут на наши занятия. Что с ними делать? Как привлечь?

– У нас есть армия и с вами – молодыми – ей никакой враг не страшен. Иди поешь, и ложись спать. Трудные дни наступили для нас, но надо выдержать. Иди, – ласково повторил Грушевский.

Орест вышел. Грушевский посмотрел на циферблат высоких напольных часов. Пора бы спать и ему. Но по старой профессорской привычке взял карандаш и стал править текст гранок будущей книги.