Детство без Интернета

Что я знал о своём деде? Да по сути дела ничего. Из крестьянской, белорусской семьи. Был солдатом в Первую мировую, участвовал в Гражданской войне…. Да и всё. Сколько себя помню — он был на пенсии. Первые воспоминания — это Минск, мне годика четыре и мы живём у дедушки. Он комендант Республиканского Радиокомитета и в углу большого, закрытого двора маленький флигелёк. Где мы и все вместе живём. Потом была Орша, но здесь мы жили без него. А вот когда переехали на север Пермской области в посёлок Вижаиха и получили первое своё большое жильё, целый дом, он приехал к нам и остался жить. С мебелью тогда было хреновато, да ещё в такой глуши как наша. До ближайшей железнодорожной станции Соликамск 250 километров. Там-то и можно было что-то купить, но потом всё это — мебель, надо везти на машине по разбитой в хлам дороге 150 км до районного центра Чердынь, от Чердыни до Ныроба. Ещё 50 километров. Потом семь километров до реки Колва, по ней уже на моторной лодке или если повезёт на барже ещё километров пятнадцать до посёлка Бубыл. Здесь всё это с берега перетащить к узкоколейке и по ней ещё 30 километров. Так что мороки только с перевозкой было достаточно, чтобы напрочь отказаться от этой затеи. А у деда в этом плане оказались золотые руки. Рубанок, лучковая пила, пару напильников, наждачная бумага и фанера от ящиков из-под продуктов. Он облюбовал под мастерскую большую веранду в финском домике и у нас уже через пару месяцев в доме стояла необходимая мебель. Да…, она была по магазинным меркам не того товарного вида, но она полностью выполняла все свои эксплуатационные и функциональные обязанности. Дед в свои эти годы был крепким стариканом. Летом ходил в лес за грибами, ягоды, огород, разные необходимые мужские дела по нашему небольшому хозяйству. Зимой огребал снег, колол дрова, топил печки. Много читал. Причём, интересно — не загибал уголки страниц, а где останавливался, ставил галочку карандашом.

Вместе с нами переезжал к месту очередной службы сына. С Вижаихи, где мы прожили два года, отца перевели в посёлок Рассольная. Здесь мы задержались на полгода и из-за моей учёбы…. На Рассольной была только начальная школа. Мы переехали в посёлок Лопач. Где и прожили по настоящее время.

Вот тут-то он и почувствовал приближение смерти.

Отец, выпив рюмку водки, сидит напротив, за накрытым столом и задумчиво курит «Беломорканалину…», а я, глядя на папиросный дым, вспомнил ещё кое какие подробности из ещё недавней жизни деда. Дед курил до самой смерти самопальную махорку. Крутил солидных размеров самокрутку «козья ножка» и курил. Как-то услышал его ответ, на вопрос сына: — Батя, а ты что махорку куришь? Я понимаю, что любишь покрепче. Но и «Беломорканал» тоже крепкие папиросы….

— Дай-ка…, — дед взял папиросину, задумчиво сделал пару затяжек, — ерунда…., слабые. Не задирает, стерва. На…, моё курни.

Дед свернул «козью ножку», раскурил её и протянул сыну. Тот осторожно взял и слегка потянул в себя дым….

— Да ты посильней и поглубже курни….

Отец потом кашлял и перхал до вечера, хоть и был заядлым курильщиком и со стажем. А дед и магазинную махорку не признавал. Тоже не забирала. А садил, вот здесь — практически на северном Урале, самосад. Свой. Садил, выращивал, собирал, сушил и потом огромным кухонным ножом резал его. И курил, блаженно пуская в воздух, ядовито зелёный дым…. Тоже самое у него было и с алкоголем. Водка его не брала и пил он исключительно спирт. Или же гнал самогон, по градусам, не уступающим спирту. Вот тут отец с удовольствием присоединялся к деду и, тихонько потягивая спиртное, вели свои мужские задушевные разговоры. Меня и брата всегда перед этим выгоняли из кухни.

К нам, ко мне и брату, дед относился строго и требовательно, никогда внешне не проявляя своих чувств к внукам. Наверно, он всё-таки нас любил, но как-то это было совсем незаметно. Частенько ругал, гонял нас за наши детские проказы, шалости и излишний шум, а мы его в свою очередь, побаивались и старались как можно меньше попадаться ему на глаза. Никогда не ругался матом как наш отец и выражал свои сильные чувства более народными выражениями — «Чтоб тебя холера убила…», «Чтоб тебя громом разорвало…».

Это в основном относилось к поросёнку Борьке. Это он такой был — поросёнок, когда мы его купили ранней весной маленьким и худеньким. А летом, разожравшись и разжирев, вымахал в громадного, наглого кабана, смыслом жизни которого стало воровство и бандитизм на наших и соседских огородных грядках. Вот они и воевали друг с другом. У того с зубами было что-то не в порядке и когда он жевал, то периодически разевал рот и высовывал язык, а деду казалось, что на его ругань кабан презрительно показывал ему в ответ язык. И начиналась гоньба по тем же самым грядкам и огородам, с хорошим дрыном в руке, пока по здоровой свиной спине дед на настучит. А тот отскочит от него и опять высунет язык.

— Чтоб тебя громом разорвало…., — кричал совсем без сил дед.