Детство и общество

Такое на вид безыскусное совпадение так легко (даже слишком легко) подводит к психоаналитической интерпретации первой главы «Майн Кампф»

как невольной исповеди Гитлера об эдиповом комплексе. Эта интерпретация позволила бы предположить, что в случае Гитлера любовь к молодой матери и ненависть к старому отцу приняли болезненные размеры и что именно этот конфликт побуждал его любить и ненавидеть, принуждал спасать или уничтожать отдельных людей и целые народы, которые на самом деле «символизировали» его мать и его отца. В психоаналитической литературе встречались статьи, настаивающие на такой простой причинности. Однако чтобы стать успешным революционером, очевидно, требуется гораздо больше, чем наличие индивидуального комплекса. Комплекс создает первичный пыл. Но если он будет слишком сильным, то парализует революционера вместо того, чтобы воодушевить его. Впечатляющее использование родительских и семейных образов в публичных выступлениях Гитлера отличается той необычной смесью наивной исповеди и умной пропаганды, которая характерна для сценического гения. Геббельс знал это и верно направлял своего лающего хозяина почти до самого конца. Я не буду заниматься здесь обзором психоаналитической литературы, изображавшей Гитлера «психопатическим параноидом», «лишенным какой-либо морали садистическим младенцем», «сверхкомпенсирующим маменькиным сынком» или «невротиком, страдающим от неодолимой тяги к убийству». Без сомнения, временами его поведение подтверждало все эти диагнозы. Но, к несчастью, Гитлер обладал еще кое-чем, вдобавок ко всему перечисленному. Его способность воздействовать и производить впечатление на других была настолько редкой, что нецелесообразно применять банальные диагностические методы к его речам. Он прежде всего был авантюристом грандиозного масштаба. Личность авантюриста сродни личности актера, поскольку он должен быть всегда готов воплотить (как если бы сам выбирал) сменяющие друг друга роли, предлагаемые капризами судьбы. Со многими актерами Гитлера объединяет и то, что, по свидетельствам очевидцев, он был эксцентричным и невыносимым «за кулисами», не говоря уже о спальне. Он бесспорно обладал опасными пограничными чертами характера, но знал, как приближаться к этой границе, выглядеть так, как если бы он уходил слишком далеко, а затем возвращаться назад к своей затаившей дыхание публике. Иначе говоря, Гитлер знал, как использовать свою собственную истерию. Знахари тоже часто обладают этим даром. Стоя на подмостках немецкой истории, Гитлер тонко чувствовал, в какой степени можно было смело позволить себе представлять истерическую несдержанность, которая подспудно жила в каждом немецком слушателе и читателе. Поэтому роль, которую он выбрал, в равной мере разоблачает как его аудиторию, так и его самого. Ведь именно то, что другим народам казалось наиболее сомнительным, для немецких ушей оказалось самой убедительной «мелодией», исполняемой «Коричневым Дудочником».

2. Отец

«…Отец — преданный государству чиновник…»

Несмотря на эту сентиментальную характеристику отца, Гитлер расходует изрядную долю страниц в первой главе, вновь и вновь повторяя, что ни его отец, «ни любая другая сила на земле не смогла бы сделать из него чиновника». Он уже в самом начале отрочества знал, что жизнь чиновника не для него. Как же он был непохож на своего отца! Его отец в подростковом возрасте тоже взбунтовался и в тринадцать лет убежал из дома, чтобы достичь «чего-то лучшего», но после 23 лет вернулся домой и стал младшим таможенным чиновником. И «никто уже не помнил маленького мальчика из далекого прошлого». Этот бесполезный бунт, по словам Гитлера, состарил отца раньше срока. Далее, пункт за пунктом, Гитлер излагает бунтарские приемы, превосходящие по эффективности приемы его отца.

Может быть, перед нами наивное разоблачение патологической ненависти к отцу? Но если это расчетливая пропаганда, то что давало этому австрийскому немцу право надеяться, будто сказка о его отрочестве окажется настолько привлекательной для народа Германской империи? Очевидно, не у всех немцев были отцы, похожие на отца Гитлера, хотя у многих это было именно так. Мы знаем, что литературному сюжету вовсе не нужно быть правдивым, чтобы быть убедительным. Он должен казаться подлинным, напоминать о чем-то сокровенном и давно минувшем. Тогда вопрос в том, действительно ли положение немецкого отца в семье заставляло его вести себя — либо постоянно, либо значительную часть времени, либо в памятные периоды жизни — таким образом, что он создавал у сына внутренний образ, который в известной мере соответствовал разрекламированному образу старшего Гитлера.