Детство и общество

У русских, смотревших картину вместе со мной, она вызвала лишь ностальгические раздумья, без какого-либо привкуса политической полемики. Легенда говорит сама за себя.

1. Страна и мир

В самом начале фильма появляется русская «троица»: безлюдные равнины, Волга, балалайка. Необозримые просторы Центральной России вызывают чувство мрачной пустоты, и тотчас же звуки балалайки начинают нарастать до неистового крещендо, как бы говоря: «Ты не один, мы все здесь». По широкой Волге пароходы везут тепло укутанных людей в глухие деревни и перенаселенные города.

Основная тема картины — противопоставление огромной страны маленькой, пестрой общине. Нам напоминают, что словом «мир», называют и сельскую общину, и «мир в целом» и что «на миру и смерть красна». В глубокой древности викинги называли русских «жителями городищ», поскольку их поселения были компактными, с плотной застройкой и обнесенны частоколом. В таких селениях русские переживали суровые зимы и укрывались от диких зверей и врагов, не забывая о развлечениях, хотя и грубых.

Большой пароход подходит к пристани, заполненной веселыми, нарядно одетыми встречающими. Среди них — близкая родня двух пассажиров парохода: недавно овдовевшей Варвары и ее сына Алеши. Мы первый раз видим его симпатичное личико с широко открытыми глазами и ртом, когда Алеша, выглядывая из-за длинных юбок матери, с благоговейным страхом рассматривает шумную родню, которая обступает и как будто захватывает их. И как только он решается все-таки выглянуть из-за матери, грубые шутники сразу проверяют, насколько он любопытен. Озорная маленькая кузина показывает язык и громко кричит на него, а дядя хватает за нос и мягко надавливает, как на кнопку, одновременно с гудком парохода. Симпатичный молодой парень, глядя на него, громко хохочет вроде бы добродушно, но поди разберись тут. Наконец, мальчику дают подзатыльник и сажают в лодку.

Затем мы видим, как все семейство, тяжело ступая, плотной колонной идет посередине улицы. Оно напоминает процессию паломников или группу арестантов, а может, то и другое одновременно. Поначалу тихие, голоса из враждебной толпы становятся громче. Кто-то шепчет: «Они настойчиво требуют у отца раздела имущества». Кто-то намекает, что мать Алеши, овдовев, вернулась домой за приданым, назначенным ей отцом, но которое он так и не отдал ей, поскольку она вышла замуж против его воли. Крупная фигура бабушки возглавляет процессию. Бабушка причитает чуть слышно: «Дети, дети», — как если бы с потомством не было сладу.

Затем мы видим эту большую семью дома: все собрались в маленькой комнате, настроение каждого не понять. Балалайка что-то наигрывает, вызывая у слушателей странное чувство, грустное и беспокойное. Возникает ощущение, что эти люди предаются состраданию самим себе, сопровождая его музыкой, — все вместе, но каждый по-своему. И это происходит вместо молитвы перед едой, уже стоящей перед ними на столе. Старый мастер Григорий показывает суть самосострадания самым поразительным способом: в ритме песни он хлопает себя по лысине. И неясно, от чего больше он получает удовольствие — от ритма или от этих хлопков.

Как бы очнувшись, дядя Яков резко обрывает игру. Он делает глоток водки, занюхивает луком и начинает наигрывать веселую ритмическую мелодию, напевая какую-то бессмыслицу о сверчках и тараканах. Звучит бешеное возбуждающее крещендо, слишком быстрое для того, чтобы его мог уловить западный ум. Затем мы видим Цыганка, пляшущего вприсядку.

Цыганок молод и красив, и когда он раскатывает рукава, выпускает низ рубахи и вообще «распоясывается», все получают от пляски огромный заряд бодрости. Он подпрыгивает и приседает, дробно стучит каблуками, и вся переполненная комната вторит ему, как будто случилось землетрясение, от которого всем стало весело: трясется мебель, дребезжит посуда, даже вода в графине колышется.

Это в высшей степени мужское представление сменяется затем сценой благородной женственности. Гости уговаривают сплясать саму бабушку. Бабушка — поистине громадная старуха, закутанная в шаль, с тяжелой головой, широким лицом и доброй, приветливой улыбкой. И этому массивному созданию сначала удается быть по-детски застенчивой, затем — по-девичьи привлекательной, а немного спустя уже нести в танце свой могучий стан с чрезвычайным достоинством, легкостью и обаянием.

Ее ноги ступают осторожно, фигура сохраняет прямую и величественную осанку; медленно поворачиваясь, бабушка разводит руки — сначала одну, потом другую — и распахивает тяжелую шаль, как бы обнажая перед всеми груди кормилицы.

В этот момент она неожиданно останавливается, бледнеет и снова закутывается в шаль. Музыка обрывается, движение замирает. Все взгляды устремлены на дверь: вошел дедушка. Разумеется, мы даже не заметили его отсутствия. Однако ничто не может скрыть его причастность к происходящему: только в его отсутствие бабушка могла открыть свое сердце и тело детям.