Детство и общество

Эти наполненные энергией сцены знаменуют счастливое начало или, точнее, указывают на счастливое прошлое. Как представителям западной культуры нам было бы лучше настроиться на то, что в этом фильме нет счастливого конца: нет истории любви и нет истории успеха. То, что мы видим в начале, есть воспоминание о делах минувших дней; а в конце нас ждет будущее, в котором несомненно лишь одно: оно будет горьким. Горький — фамилия говорящая.

Вошел дедушка, и с ним — скупость и ненависть к людям. Его лицо застыло в напряжении, движения отрывисты, — он полон нескрываемого возбуждения. Оказывается, он уходил, чтобы купить скатерть, и не какую-нибудь, а белую. По тому, как он по-детски хвастается ею, становится ясно, что для него эта белая скатерть — символ его положения. Дедушка использует вечеринку, чтобы еще раз самовлюбленно показать всем: сейчас он достаточно богат, чтобы купить себе белую скатерть. Он хозяин маленькой красильни, хотя пролетаризация коснется и его.

Тотчас же раздаются шепот и возгласы, затрагивающие вопрос о его собственности. Когда он собирается отойти от дел и разделить свое богатство между сыновьями, уже достигшими почти средних лет?

Так как сердитый шепот усиливается, дедушка визгливо кричит: «Цыц, окаянные! По миру пущу!» Его голос выдает отчаяние и в то же время — последнее усилие загнанного в угол зверя. Визгливый крик деда служит, вероятно, сигналом для сыновей, которые обмениваются кровожадными взглядами. Вскоре они уже катаются по полу, в пьяной ярости колотя друг друга. Рубаха на дедушке спущена с плеч, рукава оторваны. «Ведьма, — воет дед, — народила зверья!» — это тема, которую следует запомнить.

Гости в испуге разбегаются, праздничный стол разгромлен, а бедный маленький Алеша прячется на печи — обычном убежище русских детей. Для первого дня он видел достаточно. До сих пор Алеша не сказал ни слова. Что все это означало и будет означать для него в конце, можно понять лишь из того, как он действует или, на самом деле, воздерживается от действия по мере того, как его позиция меняется в ходе встреч и столкновений с разными людьми.

Чтобы можно было сосредоточиться на этих встречах и столкновениях, я вкратце обрисую историю в целом.

Отец Алеши, Максим Пешков, уехал из дома родственников жены, Кашириных, несколько лет назад. Он умер в далеком краю. Его жена Варвара с сыном Алешей были вынуждены вернуться к своей родне. Каширины очень жадны. Дядья (Ваня и Яков) хотят, чтобы дряхлый дед передал им свою красильню. Он отказывается. Сначала они сводят с ним счеты «грубыми шутками». Дед в отместку порет маленьких внуков. Один из дядьев поджигает красильню, и начинается распад семьи. Мать Алеши в конце концов находит свое пристанище в браке с мелким чиновником и перебирается из слободы в город. Алеша остается с дедушкой и бабушкой и становится невольным свидетелем экономического и умственного упадка старого Каширина. Мальчик находит друзей за пределами семьи, сначала среди прислуги, а затем — среди слободских детей. В доме живет еще старый мастер Григорий, во время пожара потерявший зрение, и Иван («Цыганок») — подмастерье, которому вскоре суждено погибнуть. На улице Алеша заводит дружбу с ватагой бездомных мальчишек и с мальчиком-калекой, Ленькой. Однако решающее значение имеет его встреча с таинственным дедушкиным жильцом, которого впоследствии полиция арестует как анархиста. В конце фильма мы видим повзрослевшего Алешу (теперь ему двенадцать, а может, и четырнадцать). Он напряженно всматривается в горизонт. Он оставляет распад семьи позади. Практически ничего не говорится о том, что ждет его впереди.

На протяжении всех этих сцен Алеша почти ничего не говорит и не делает. Он редко в чем-то участвует, но очень внимательно наблюдает за происходящим, реагируя на него, как правило, именно «неучастием». Вряд ли мы можем назвать это характерной чертой того, что мы, западные зрители, считаем историей.

Изучая эти совершенные и несовершенные поступки, я постепенно пришел к убеждению: истинное значение подобных сцен — это как перерывы на пути сопротивления мальчика искушениям, причем таким искушениям, которые нам совершенно незнакомы.

Если перевести это на язык наших радионовостей, то получится следующее: подчинится ли Алеша грубому фатализму бабушки? Сделает ли его пессимистом предательство матери? Вызовет ли в нем садизм деда гневное желание убить «отца» и поверхностное раскаяние? Склонят ли его дядья-братоубийцы к тому, чтобы разделить их преступления и пьяное обнажение души? Пробудит ли у него слепой и калека парализующую жалость и дешевое милосердие? Помешает ли ему все это измениться и стать Горьким?

Таким образом, каждая сцена и каждый значимый персонаж олицетворяют искушение возвратиться к традиционной морали и к древним обычаям его народа, соблазн оставаться скованным традиционным супер-эго внутри и крепостным правом снаружи. Мы видим, что Алеша обретает уверенность в себе, как будто дал тайную клятву, и, кажется, он занят укреплением верности еще не оформленной в сознании цели.