Детство и общество

Гнев этого человека, превратившийся в пьяную драку во время завершения застолья, продолжает тлеть. Мы видим красильню, где дядья, согнувшись над шитьем, обдумывают способ отомстить. Грубые шутки снова расчищают путь для явных разборок. Дядья подговаривают Сашу накалить на огне наперсток деда и положить его на место. Когда старик сунул палец в раскаленный наперсток, то «чуть ли не до потолка подпрыгнул» от боли. Но главный удар ему наносит Алеша, когда из детской шалости, склоняемый мальчишками, решает покрасить новую скатерть — уничтожить ее белизну. Дед собирается выпороть мальчишек в субботу, после церкви.

Сцена порки передана во всех подробностях: спокойные приготовления деда, драматическое, но бессильное вмешательство женщин, свист розог и корчущиеся маленькие тела. Цыганок должен был помогать деду — удерживать мальчиков на «скамье пыток».

После порки Алеша лежит в постели, лицом вниз, его спина покрыта длинными тонкими рубцами. Внезапно входит дедушка. Сначала мальчик смотрит на него с подозрением, затем — сердито. Но дед кладет на подушку, прямо к носу внука фигурный пряник и печенье: «Вот, видишь, я тебе гостинца принес!» Мальчик пытается ударить его ногой — дед не обращает на это никакого внимания. Присев у кровати внука, он оправдывается перед ним: «Однако не беда, что ты лишнее перетерпел — в зачет пойдет!» Таким образом этот садист вводит мазохистскую тему: страдание есть благо во спасение, то есть страдая мы накапливаем уважение к себе в небесной канцелярии. Но он продолжает рассказывать о собственных страданиях в молодости, когда был бурлаком на Волге. «Баржа — по воде, я — по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Идешь да идешь, и пути не видать, глаза по́том залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится. — Эхма, Алеша, помалкивай!» — говорит он с чувством. И снова мораль: страдание человека оправдывает и прощает перекладывание им дальнейших страданий на более слабых именно так, как говорится в поговорке: «Что было достаточно хорошо для меня, достаточно хорошо для вас»[16]

. Мальчика это, кажется, не растрогало. Он не идет на примирение и не отвечает на душевные излияния деда выражением сочувствия. Дедушку кто-то зовет, и он уходит.

Итак, выдержано еще одно искушение: идентифицироваться в момент мучений с мучителем и его садомазохистской аргументацией. Если бы мальчик в эти минуты позволил своему гневу превратиться в жалость, если бы он излил душу мучителю, когда тот раскрыл ему свою, то получил бы такой образчик мазохистского отождествления с властью, который, очевидно, представлял собой сильный коллективный фактор в истории России. Царь как «отец родной» был именно таким символом сострадания к самодержавию. Даже тот, кого история назвала Иваном Грозным, для своих подданных был лишь Иваном Строгим. Он заявлял, что в детстве страдал от жестокости бояр.

Колебания садомазохистских настроений дедушки показаны и в других сценах фильма. Когда имущество уходит из его рук, он слезливо причитает перед иконой: «Али я грешней других?» Икона не отвечает. Зато бабушка прижимает его к своей груди, почти усаживает к себе на колени. Она утешает его и обещает пойти просить для него милостыню. Дед приваливается к ней с дурашливой нежностью, только чтобы оправиться от отчаяния и сбить ее с ног в приступе ревности, жалуясь, будто она любит окаянное племя больше, чем его. Вывод очевиден: жена — это его собственность, а собственность для него — это своеобразная замена матери, без которой он не может жить. Полное поражение «привилегированного собственника» в эдиповой игре бесспорно выступает одной из неявных пропагандистских интонаций фильма, так же, как поражение отца Гитлера было необходимым акцентом в его образах. Дедушка все больше дряхлеет и становится бесполезным как кормилец.

В одной из заключительных сцен Алеша доводит свою борьбу с дедом до победного конца. Он только что отдал бабушке заработанный им пятак, и она с нежностью смотрит на внука. В это мгновение Алеша чувствует на себе взгляд прищуренных глаз деда. Он смотрит на него с ненавистью. Внук принимает вызов, и между ними происходит дуэль взглядов. Глаза мальчика становятся узкими, как лезвия бритвы. Похоже, эти двое хотели бы взглядами пронзить и изрубить на куски друг друга. Они оба знают, что это конец и что мальчик должен уйти. Но он уходит непобежденным.