Детство и общество

Существующая с X века традиция «сварливых и кровожадных сыновей» при Иване Грозном достигла апогея. Отцеубийство процветало в высших кругах столетиями. Однако Иван, которого называют «Грозным», собственными руками убил своего старшего и любимого сына. Царь Иван (подобно старику Каширину у постели запоротого им до потери сознания внука) возлагал вину за жестокое безумие своей зрелости на те страдания, которые ему довелось пережить в детстве. И люди соглашались с ним. Как я говорил, они звали его Строгим, а не Грозным. Разве он действительно не был жертвой бояр — своих врагов и врагов своего народа, сделавших его отрочество несчастным? Фактически во времена своей условной разумности он первым из царей обратился к нуждам народа, позволил людям подавать прошения на его имя, положил начало судебным реформам и ввел печатание книг. В периоды же относительного безумия он продолжал пожирать глазами списки убитой знати, чтобы затем предаваться самому малодушному раскаянию. Народ боготворил и охотно поддерживал власть этого царя, чтобы сдерживать князей, бояр и средний класс.

По мере того как усиливалась централизация и развивалось государственное устройство, парадоксы русской истории, казалось, сами сохраняли себя. Вот первый парадокс: с каждым шагом к организованной и централизованной государственности в этой большой стране увеличивалось количество посредников. Они правили и поддерживали порядок «за царя», учили и собирали налоги, вымогали и подкупали. То, что любой прогресс в национальном масштабе оплачивается новыми возможностями для бюрократии, — давнишний предмет разговора в России, чем, вероятно, и объясняется «врожденное» неприязненное равнодушие ее народа к прогрессу вообще и к современной правящей верхушке в частности.

Второй парадокс: каждый шаг к европеизации и просвещению вел ко все большему закрепощению народа. Иван, следуя своей праведной «строгости», отнял у крестьян их право менять своих хозяев в Юрьев день. Екатерина, друг и просвещенный партнер по переписке Вольтера, раздала 800 тысяч холопов, состоявших при царской власти, во владение вельможам, чтобы те мучили и продавали их по своему капризу. А когда Александр II значительно позже освободил 20 миллионов крепостных только из опасения, что они сами могли освободить себя, он просто бросил их на произвол судьбы. Они остались без земли, один на один с люмпенизацией, а в лучшем случае оказались перед необходимостью обрабатывать устаревшими орудиями крошечные наделы земли, чтобы платить за нее в рассрочку.

Однако наибольший интерес для нас представляет третий парадокс: то, что с молчаливого согласия народа цари делали все, что им заблагорассудится. Петр Великий, рано развившийся мальчик, отличавшийся такой же импульсивностью, как и царь Иван, был первым российским императором и величайшим из монархических реформаторов России. И он тоже убил своего старшего сына, хотя в условиях прогрессирующей цивилизации воспользовался для этого услугами своей тайной полиции, а не царским посохом. Кроме того, в русской истории существовало немало удивительных соглашений о регентстве.

Отсюда — таинственные и очень популярные в народе претенденты на трон, якобы сыновья убитых царей, которые, подобно Алеше, отвечали вызовом на вызов злодеев и считались почти святыми просто потому, что не принадлежали к находящемуся у власти «окаянному племени». Возможно, предела эдиповой жестокости достиг полубезумный царь Павел (народ называл его «Бедным»). Когда умирала его мать, Екатерина, он выкопал труп своего отца (которого она убила) и положил рядом с ней, заставив ее многочисленных любовников стоять в почетном карауле у разлагающихся императорских останков.

Историки считают это само собой разумеющимся: такова, мол, «история». Но как объяснить не только пассивное одобрение народа, но и его страсть к бескорыстному отождествлению с такими императорскими трагедиями и комедиями? Почему сильный и творческий народ должен был кланяться иностранным защитникам? Почему он впустил их систему в свою национальную жизнь, все больше запутываясь в отношениях взаимной зависимости? Следует ли искать объяснение этому сначала в превосходстве сил кровожадных кочевников и дикого зверья, а затем — в бессилии такого огромного населения перед вооруженной олигархией?