Детство и общество

Один из дядьев хочет поставить огромный крест на могиле жены (которую, как Цыганку известно, сам и убил) и просит Цыганка помочь донести крест до могилы, находящейся на вершине холма. Все понимали, что этот чудовищный крест слишком тяжел для одного. Но Цыганок с мальчишеской гордостью похваляется, что сможет донести его на спине до самой могилы. Алеша в какой-то момент порывается помочь ему, и зрители со страхом ожидают, что маленький мальчик действительно станет помогать ему. Но затем, как и в другие критические минуты своей жизни, он просто позволяет отвести себя в сторону и предоставляет друга его судьбе.

В сцене, явно рассчитанной на то, чтобы вызвать у зрителя мысль о Голгофе, Цыганок с огромным крестом на спине бредет, спотыкаясь, по склону расположенного на заднем плане холма. Крест все же раздавил его своей тяжестью. Цыганка вскоре приносят обратно в дом и кладут на пол, и он умирает. Белый мышонок, с которым он постоянно забавлялся сам и развлекал детвору, выскальзывает у него из-за пазухи и быстро бежит в сторону Алеши. Тот ловит его. Это выглядит так, будто «белая душа» Цыганка нашла новый приют у Алеши.

Если бабушка олицетворяет древние народные обычаи, а дедушка и дядья — жадную эпоху собственников земли и имущества, жен и титулов, то Цыганок — это простодушный святой начала христианской эры. Он остается веселым, добрым и милосердным до самого конца.

Ну, а мальчик Алеша наблюдает уже предопределенное разрушение вокруг себя, но сохраняет безошибочность лунатика, который избегает фатальных затруднительных положений и традиционных ловушек. Выходит, Алеше полностью чужды сострадание, мораль?

Возьмем его встречу со старым Григорием, тем самым, кто отводит мальчика в сторону, когда приближается Голгофа Цыганка (ибо Григорий, почти слепой, видит то, что ждет впереди). Это впечатляющая, пророческая фигура. Однако, проработав в мастерской деда почти сорок лет, он лишается работы, когда совсем теряет зрение. Поскольку дед отказывается заботиться о нем, Григорий вынужден пойти просить милостыню. Алеша в ужасе. «Я пойду с тобой, — сочувственно восклицает он. — Я буду твоим поводырем!»

Но после пожара, когда слепой Григорий, спотыкаясь, бродит с вытянутыми руками вокруг их дома и жалобно зовет Алешу, мальчик прячется от него, а старик в одиночестве уходит в бесконечную ночь. Позже мы видим его два или три раза, когда он следит за Григорием, побирающимся на улице и пытающимся хоть что-то отыскать на пепелище. Алеша, крадучись, идет за ним. Похоже, его неодолимо манит это неприглядное зрелище.

Западный зритель не может не подумать о том, как трогательно могли бы выглядеть высокий почтенный слепой старец и ведущий его за руку мальчик. Наш зритель предвидит финал, где измученный совестью дедушка исправляется и бьет тревогу, пытаясь вернуть этих двоих, когда кажется, что уже слишком поздно. Отряд полицейских под началом бравого шерифа или мотоциклетный патруль настигают старика и мальчика как раз в тот момент, когда они собираются перейти реку по подмытому паводком мосту…

Однако совершенно очевидно, что мы наблюдаем в этом фильме рождение души нового склада, которое нам показывают главным образом через ее упущения. Упускаются же те действия, которые основаны на чувстве вины. Ни угрызения совести, ни исправление содеянного, по-видимому, не принимаются в расчет в этом новом расположении духа. Но имеет значение критическая осторожность, неподкупное терпение, полное избегание неверных действий, вызревание ясного внутреннего направления и только затем — действие[18]

.

Западный критик приходит к выводу, что этому фильму не просто недостает морали, он аморален. Возможно, однако, что в нем нам предлагают моральные альтернативы, совершенно отличные от тех, которым предан иудейско-христианский мир. Когда Алеша не поддается искушению принести в жертву слепому старику свою молодую жизнь, он, конечно, нарушает обещание конкретному человеку, данное, возможно, под влиянием чувства разделенной вины, ощущения, что он должен искупить материальные грехи своего деда. Но существует еще внутренняя клятва, обет следовать направлению, пока еще очень четкому плану, который вместо постоянного сохранения внутренней вины ведет к совместному действию по ту сторону добра и зла. И эта клятва уравновешивает «искушение». Такую клятву олицетворяет еще один персонаж фильма — анархист.

Следует особо отметить финальную сцену, в грубых, кричащих образах показывающую крайнее презрение нового поколения к моральному краху старого. Когда к этому времени уже совершенно одряхлевший дедушка просит милостыню, пробираясь сквозь толпу зевак на пожаре, старый мастер Григорий отвечает на стенания своего бывшего хозяина и делится с ним куском хлеба. Дедушка, признав слепого, с криком «Ты пустил меня по миру!» швыряет в него хлебом. С нашей точки зрения, это грубая сцена. Но маленький Алеша просто отворачивается без каких-либо признаков отвращения. Оставлять за собой потерпевших крах людей и систем — дело, которое не требует расхода эмоций.

Б. Чужой