Детство и общество

О наших органических влечениях

. Бо́льшая часть рекламных роликов американцев эксплуатирует наше желание играть с необходимостью, чтобы заставить нас поверить во что-то. Например, будто затягиваться табачным дымом и есть с аппетитом — это не приятное удовлетворение потребностей, а прихотливая игра со все более и более новыми и тонкими оттенками ощущений. Там, где нужда в этих чувственных нюансах становится навязчивой, она вызывает общее состояние умеренного пристрастия и ненасытности, которое блокирует передачу чувства насыщения и фактически вызывает скрытое состояние неудовлетворенности.

В амурных делах

, хотя и последних по порядку, но не по значению, сексуальную игру мы характеризуем как предшествующую финальному акту беспорядочную активность, которая позволяет партнерам выбирать части тела, силу и темп. Сексуальная игра заканчивается с началом финального акта, так как он сужает выбор, задает темп и дает волю «натуре». В тех случаях, когда один из подготовительных случайных актов становится настолько непреодолимым, что полностью замещает собой финал, исчезает игривость и начинается перверзия.

Этот перечень игровых ситуаций в разных человеческих устремлениях очерчивает ту узкую область, в которой наше эго чувствует себя выше ограничений пространства-времени и безусловности социальной реальности, то есть свободным от угрызений совести и побуждений иррациональности. Тогда только в границах этой области человек и может чувствовать себя в согласии со своим эго. Неудивительно, что он чувствует себя «вполне человеком лишь тогда, когда играет». Но это включает в себя еще одно условие, самое важное: играть человек должен редко, а работать — бо́льшую часть времени. В обществе у него должна быть определенная роль. Повесы и картежники вызывают у работающего человека как зависть, так и возмущение. Нам нравится, когда их разоблачают или высмеивают, когда мы подвергаем их худшему, чем работа, наказанию, заставляя жить в роскошных клетках.

Играющий ребенок не может не озадачивать нас, ведь каждый, кто не работает, не должен бы и играть. Поэтому, чтобы терпимо относиться к игре ребенка, взрослые вынуждены изобретать теории, доказывающие, что: а) детская игра по сути и есть работа; б) ее вообще не стоит принимать в расчет. Самая популярная и самая удобная для стороннего наблюдателя теория состоит в том, что у ребенка, в сущности, еще нет никаких достоинств, и неразумность его игры как раз и отражает это. Ученые пытались найти другое объяснение причудам детской игры, считая их свидетельством того, что этап детства оказывается нецелесообразным. Согласно Спенсеру, игра способствует расходу излишков энергии

детенышей ряда млекопитающих, которым не нужно добывать корм или защищать себя, поскольку за них это делают родители. Однако Спенсер отмечал, что всюду, где обстоятельства делают возможным существование игры, в ней «воспроизводятся» именно те стремления, которые «готовы без промедления проявиться и столь же легко пробудить взаимосвязанные с ними чувства». Ранний психоанализ добавил к этому взгляду «катарсическую» теорию, утверждающую, что в игре растущий человек выплескивает запертые эмоции и облегчает в воображении груз прошлых фрустраций.

Чтобы оценить эти теории, давайте обратимся к игре другого мальчика (моложе Тома). Он жил рядом с другой могучей рекой, Дунаем, а его игру описал другой великий психолог, Зигмунд Фрейд:

«Не имея в виду охватить все многообразия проявлений игры, я использовал представившийся мне случай разъяснить первую самостоятельно созданную игру полуторагодовалого ребенка. Это было больше, чем мимолетное наблюдение, так как я жил в течение нескольких недель под одной крышей с этим ребенком и его родителями и наблюдение мое продолжалось довольно долго, пока это загадочное и постоянно повторяемое действие не раскрыло передо мной свой смысл.