Девиация. Часть третья «Эльдар»

Троллейбус горел от кабины водителя. Подсвеченные, как в аквариуме, напуганные рыбы кинулись к выбитому окну, жадно вдыхали воздух живого мира. Кто смелее и помоложе – отчаянно ныряли, кулями падали на асфальт, на нижележащих. Остальные вопили, протягивали руки, просили помощи.

Смотрел на пожар отстраненно, будто в кино. Меня изрядно подташнивало, саднило плечо, нестерпимо жгла правая щека.

«Нужно двери открыть в троллейбусе…» – подсказал ушибленный Гном.

Вокруг столпилось множество зевак, однако на помощь никто не спешил. Из трусливой массы вынырнул невысокий мужичок, подбежал к задней двери, попытался выломать руками. Та не продавалась.

«Монтировкой…» – проблеял Гном, выныривая из серого беспамятства.

Будто услышав, мужик кинулся к ближайшей легковушке, рванул водительскую дверцу, вытащил наружу упёртого борова, схватил за шиворот, потянул к багажнику.

Что было дальше – не видел. К горлу подступил вязкий комок, меня вырвало. Когда поднял голову, заметил: окна в троллейбусе разбиты, из них кулями сыплются погорельцы, спасаясь от раздутого сквозняком пламени; в дыму мечется беспокойная фигурка, машет руками, зовёт. Толпа не откликалась – перевелись Карапетяны в незалежной. Их хата с краю. И моя…

«…чего он там делает? сгорит же!..».

Дальше не думал – Гном издох. Осталась лишь Змея, которая горячо пульсировала под сердцем.

Хранительница взвилась, раздула капюшон. Подобрала моё безвольное тело. Взвела на ноги. Повела-погнала к троллейбусу.

Мужик увидел, призывно замахал. Затем нагнулся, приподнял и бросил вонючий куль мне на руки.

Я едва удержался, отступил пару шагов, положил на асфальт. Бабушка. Без сознания.

– Залазь!.. Тут угорели!…– откашлявшись, закричал из окна мужик. – Быстрее!

Я махнул рукой в толпу, чтобы занялись спасённой, подскочил к троллейбусу. Набросил куртку на голову, схватил протянутую руку, второй оттолкнулся от разжаренной рамы, рывком влетел в пекло.

– Подсоби! Сам не управлюсь… – крикнул на ухо мужик, показывая на распластанное в проходе тлеющее бревно, потом ещё несколько – дальше по проходу.

Я наклонился, подхватил тело за ноги, мужик под мышки. Подняли над сидениями к оконному проёму, свесили на раму.

– Принимайте! – зло крикнул напарник в разбитое окно.

От толпы отделился паренёк, пугливо побрёл к нам.

– Ещё один! – захрипел мужик, еле удерживая бездвижного великана.

Секунды отдавались вспышками в раскалённом мозгу. Чувствовал, как дым заполняет легкие, каждую клеточку; как горят брюки, тлеет на спине разодранная куртка.

Из толпы отделился второй. На этот раз – дедок-интеллигент с козлиною бородкой. Посеменил к нам.

Осторожно перевалили тело наружу, спустили на протянутые руки добровольцев.

Ухватив заоконного воздуха, мы кинулись к остальным несчастным, принялись вытаскивать, подавать зевакам, до которых, наконец, дошло, что от быстроты извлечения зависит жизнь погорельцев и совесть тех, кто оказался рядом.

Подсобив мужику перекинуть последнее тело, намерился выскочить сам, но краем глаза заметил, как напарник споткнулся и навзничь рухнул меж сидений.

Уже не соображая, не думая, по велению Змеи бросился к нему – сомлел, бедолага!

Обхватил под руки, силясь поднять. Не смог.

Завыл бессильно, беззвучно – в легких не было воздуха.

Проявилась Змея, зашипела, вдохнула несколько капель силы. Ещё раз дёрнул – немного сдвинул. Ещё! Ещё!

Оторвал от пола, пригнулся, рывком кинул бездвижное тело на плечо, срывая кожу на предплечье нагретым поручнем. Боли не чувствовал. Не чувствовал ничего.

Шагнул к проёму, перевесился и вместе с грузом рухнул на брезент, натянутый пожарниками…

Как упал и что было дальше – не знаю. Очнулся от пекущей боли в руках, затем ногах, в ожоговом центре, закутанный вонючими бинтами. В одной палате с давешним знакомцем – мужиком из горящего троллейбуса.

Ноябрь – декабрь 1992. Киев

– Замкнуло проводку, загорелось у водительницы, – рассказывала нам санитарка, кормя из ложечки. – Та выскочила через свою дверь, побежала обесточить троллейбус, но пассажиры оказались запертыми. А вы – герои, помогли людям выбраться. Все живы, только угорели маленько. Наградят вас…

– Не наградят. Не то время, – сказал сосед, когда заботливая тётенька, собрав кастрюльки и тарелки, укатила кормить остальных лежачих. – При Союзе – да, а в «вильной» другие расклады, капиталистические. Люди для них букашки. Вот, если б мы испоганили памятник Ленину у Бессарабки – наградили. Назвали бы патриотами…

Мужик приподнялся на локтях, скривился от боли, изнеможенно рухнул обратно.

– Не за что нас награждать! – продолжил зло. – Нужно было сразу дверь выломить, тогда б никто не угорел. А я кинулся окна бить – сквозняк учинил; сам, дурак, в салон полез, тебя позвал…

Сосед закашлялся, покряхтел – надышался горелым пластиком, как и я.

У меня сильных ожогов не случилось, но врачи-перестраховщики обмазали многочисленные ссадинки, щедро перемотали, чем лишили возможности донести ложку до рта. К тому же продолжало мутить от неудачного кульбита из разбитого окна головой вперёд – сотрясение дурных мозгов.

– Это ты из огня меня вынес? – подал голос сосед.