Девушка, которая взрывала воздушные замки

– Но ты сразу привлекла меня. У меня такое ощущение, будто наши отношения с первого же дня можно назвать серьезными. Мне кажется, что я потерял голову сразу, когда ты подстерегла меня на моей лестнице. В те немногие ночи, которые я теперь сплю у себя дома, я просыпаюсь посреди ночи, и мне тебя очень не хватает. Не знаю, хочется ли мне постоянно быть вместе, но я очень боюсь тебя потерять.

Он посмотрел на нее.

– Ну и что же нам, по-твоему, делать?

– Давай подумаем, – сказала Моника. – Меня тоже к тебе чертовски тянет.

– Дело начинает приобретать серьезный оборот, – сказал Микаэль.

Она кивнула.

На нее внезапно накатил приступ грусти. Потом они довольно долго просидели молча. Когда наступили сумерки, они убрали со стола, зашли в дом и закрыли дверь.

В пятницу, за неделю до суда, Микаэль остановился у газетного киоска возле Шлюза и стал разглядывать заголовки утренних газет. Генеральный директор и председатель правления «Свенска моргонпостен» Магнус Боргшё капитулировал и объявил о своей отставке. Купив газеты, Микаэль дошел до кафе «Ява» на Хурнсгатан и заказал себе поздний завтрак.

Свой внезапный уход Боргшё мотивировал семейными обстоятельствами. Он отказался комментировать утверждения о том, будто его уход как-то связан с увольнением Эрики Бергер, после того как он приказал ей замять сюжет о деятельности оптовой фирмы «Витавара АБ». Правда, из одного столбца все-таки следовало, что председатель Объединения шведских предпринимателей назначил комиссию по этике, которая займется проверкой деятельности шведских фирм, которые сотрудничают с фирмами в Юго-Восточной Азии, использующими детский труд.

В этом месте Микаэль Блумквист не смог удержаться от ухмылки.

Потом он сложил газеты, вытащил свой мобильник «Эрикссон Т10» и позвонил «Той, с ТВ‑4», оторвав ее от ланча.

– Привет, дорогая! – сказал Микаэль Блумквист. – Полагаю, ты снова откажешься как-нибудь вечерком составить мне компанию.

– Привет, Микаэль, – засмеялась «Та, с ТВ‑4». – Сорри, но ты настолько далек от моего идеала мужчины, что дальше некуда. Правда, ты все равно довольно милый.

– Может быть, ты, по крайней мере, согласишься поужинать со мной сегодня, чтобы поболтать о работе?

– А что мы будем обсуждать?

– Два года назад Эрика Бергер заключала с тобой сделку по поводу Веннерстрёма. Получилось просто замечательно. Теперь я бы хотел заключить с тобой аналогичную сделку.

– Рассказывай.

– Только после того, как мы обсудим условия. Точно так же, как и в случае с Веннерстрёмом, мы опубликуем книгу одновременно с тематическим номером журнала. Эта история вызовет огромный резонанс. Я предлагаю тебе в порядке исключения предварительно ознакомиться с материалом при условии, что ты не выдашь информацию до нашей публикации. На сей раз с последней не так-то просто, поскольку она должна выйти к определенному дню.

– И каков объем материала?

– Больше, чем про Веннерстрёма, – сказал Микаэль Блумквист. – Ты заинтересована?

– Ты, что, издеваешься? Где мы встретимся?

– Что ты скажешь о «Котелке Самира»? Эрика Бергер тоже придет.

– А что там за история с Бергер? Она вернулась в «Миллениум» после того, как ее выгнали из «СМП»?

– Ее не выгнали. После того как у них с Боргшё возникли разногласия, она тут же уволилась.

– Он, похоже, полный кретин.

– Не стану спорить, – согласился Блумквист.

Фредрик Клинтон слушал Верди через наушники. По большому счету теперь только музыка могла отвлечь его от аппарата диализа и невыносимой боли в пояснице. Он не то чтобы подпевал, но, закрыв глаза, двигал в такт правой рукой, которая парила в воздухе и, казалось, жила собственной жизнью, отдельно от его уже разрушающегося тела.

Все просто. Мы рождаемся. Мы живем. Мы стареем. Мы умираем.

Он свое отжил. Теперь ему предстоит процесс распада.

При всем при этом Фредрик Клинтон чувствовал себя вполне счастливым.

Он почтил память своего друга Эверта Гульберга.

Сегодня суббота, 9 июля. Меньше чем через неделю начнется судебный процесс, и «Секция» наконец-то сможет постепенно забыть об этой макабрической истории. Утром он получил эту весть.

Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок литую пулю калибра 9 миллиметров, то рассчитываешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы плоть Гульберга уступила. Хотя, скорее, такой исход можно было объяснить случайным стечением обстоятельств, чем упрямством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. В конце концов с ним расправился все-таки рак, а не пуля.

Умирание Гульберга сопровождалась мучительными болями, что очень огорчало Клинтона. Раненый не мог общаться с окружающим миром, но время от времени он частично приходил в сознание и мог воспринимать окружающий мир. Больничный персонал отметил, что Гульберг улыбался, если кто-нибудь гладил его по щеке, и ворчал, когда, казалось, испытывал чувство дискомфорта. Иногда он обращался к персоналу, пытаясь произнести слова, которых никто не понимал.