Дикая одиссея. 6 000 км по Сибири, Китаю и Монголии с моими собаками

Небольшой ручей, по льду которого мы пытаемся идти, имеет в том месте, где вытекает из озера, неполных два метра в ширину. Он постоянно петляет, причем повороты русла зачастую такие крутые, что вписываться в них с упряжкой из десяти собак у меня иногда не получается. Поэтому нам частенько приходится взбираться на берег, потом возвращаться на лед ручья, затем снова на берег и снова на лед. Получается что-то вроде американских горок. При этом приходится умудряться не попадать в «ловушки», поджидающие нас на льду во многих местах. На берегах мы наталкиваемся на довольно толстый снежный покров, и Чингун, которому приходится идти перед собаками, быстро устает. Из-за всего этого наше продвижение вперед замедляется. Я передаю Чингуну управление санями и самостоятельно прокладываю тропу на расстояние в пару десятков метров. Однако мой спутник не обладает рефлексами, необходимыми для поддержания равновесия нагруженных саней, и вскоре заявляет, что справиться с санями не может. Мы находимся на своего рода плато, которое вскоре становится наклонным. Ручей превращается в горную речку, и его узкие берега теперь представляют собой крутые склоны, на которые невозможно заехать на санях. Я уже понимаю, почему наши проводники не могли проехать здесь и были вынуждены сделать большой крюк по склону горы. По мере того как мы продвигаемся вперед, мое беспокойство растет. Если данный участок местности окажется непроходимым, у меня останется только один выход, о котором не хочется даже думать, — повернуть назад. Это мой последний шанс добраться до долины реки Орхон, один-единственный приемлемый для меня маршрут, потому что по тому маршруту, по которому отправились мои проводники и который пролегает по склону горы, невозможно проехать на собачьей упряжке и санях, а другой альтернативы нет.

Мы очень медленно продвигаемся вперед, и без того плохие условия превращаются в совершенно отвратительные: плато становится еще более наклонным, а на речке, по которой мы ехали, совсем не остается льда. Вода в ней в некоторых местах перемешана со снегом, и в таком месиве можно легко увязнуть. Я объясняю Чингуну, каким образом функционирует тормоз, и даю несколько технических указаний, чтобы можно было, сменив его, пойти перед собаками. Он быстро устает и не может толком определить, по каким участкам нам будет легче проехать, поскольку не знает, на что способны ездовые собаки, а на что — нет. Данная замена (теперь я двигаюсь перед санями, а Чингун — позади них) приободряет собак: они хотят любой ценой меня догнать, а потому удваивают усилия.

— Вперед, собачки! Вперед!

Не знаю, сможем ли мы пробиться, но в любом случае предпримем максимум усилий. Чтобы мы остановились, должно произойти что-то ужасное! Уж лучше умереть, чем повернуть назад, пусть даже, если вдуматься, идти назад будет намного легче, потому что даже по самым трудным участкам тропа нами уже проложена и прошло уже достаточно времени для того, чтобы она успела подмерзнуть.

Прошло два часа. Мы уже преодолели узкий участок долины. Теперь она расширяется, однако продвигаться вперед по-прежнему очень трудно. Мы все еще не можем пойти по льду ручья, в котором во многих местах есть незамерзшие участки, а его крутые берега покрыты растительностью. В подобной ситуации, чтобы придать себе мужества, необходимо сосредоточиться на ближайшей цели. Дерево, что стоит вон там. Направляемся туда. До него сто метров. Делаем десять шагов по глубокому снегу, который доходит до пояса. Затем остановка. Еще десять шагов, снова остановка… Наконец мы добрались до дерева. Долгая остановка, во время которой я перевожу дух, ласкаю собак и хвалю их, одновременно прикидывая, куда мы пойдем дальше, и выбирая глазами наиболее подходящий маршрут.

— Я спущусь немного наискосок, пересеку ручей по глыбе льда, которая выглядит крепкой, и поведу собак вон к той скале.