«Дипломат поневоле». Воспоминания и наблюдения

Так и было на самом деле. Увидев старые бронемашины и транспортеры немцев, нельзя было не разделить сожаления чехов. Но что сделано, того не воротишь. Дней через десять Прага казалась старым и жалким городом. Эти прекрасные, величественные памятники искусств на Малой Стране словно подверглись разрушительному нашествию. Оказывается, у камней, мрамора и дерева тоже есть жизнь. Сейчас она покидала их, и эти исторические здания, каждое из которых говорило на своем своеобразном национальном языке, вдруг замолчали, омертвели и потеряли прежнее выражение. Вся позолота Злата Праги опала; она стала казаться тусклым, погасшим цветным фонарем…

А что сказать о Карловых Варах, где мы с таким комфортом проводили курортные сезоны? Когда мы были там в последний раз, мы не могли найти даже свободной гостиницы, чтобы остановиться, даже места, где бы позавтракать. Главные отели превратились или в госпитали, или же в удобные казармы. В водолечебницах и санаториях и следа не осталось от былого порядка. Витрины магазинов, где когда-то выставлялись самые редкие, самые богатые товары в Европе, совершенно опустели, словно они подверглись грабежу. Нельзя здесь было встретить и прежних состоятельных покупателей. Карловы Вары в полном смысле слова походили на мельницу, от которой отвели воду.

«Heil Hitler!». Снова «Heil Hitler!». Еще в сентябре прошлого года нас всюду, куда бы мы ни пошли, служители гостиниц, официанты в кафе приветствовали вежливо и учтиво: «Guten Tag» и «Kuss die Hand» или же «Cruss Gott»[65]

. Сейчас же «воинственные» гитлеровские приветствия заставляли вздрагивать наши сердца… Грубое и жестокое правление нацистского режима в течение нескольких месяцев превратило этот старый немецкий городок в насильственно оккупированную местность.

Правда, нацистская партия, при помощи организации внутреннего туризма, изо всех сил старалась придать Карловым Варам оживление. Ежедневно сотни автобусов привозили сюда из сел и городов Германии женщин, мужчин и детей. Тысячи людей наполняли курортный городок, где столько памятных мест, связанных с именами Бетховена, Гёте, Шиллера. Но кто пойдет смотреть памятник создателю божественной музыки? Кто пойдет читать стихи великого поэта Европы, высеченные на мраморных плитах, и кому придет в голову изучать подлинники литературного наследия Шиллера, хранящиеся в неизвестном музее? Толпы пришельцев вываливали на улицы, заполняя и без того узкие проходы, толпились у витрин магазинов, удивленно рассматривая антикварные вещи. Подталкивая друг друга локтями, люди перекрикивались: «Guck, guckl Ach, wie schon, wie schonl»[66]. А когда наступал вечер, они, ничего не купив, уезжали.

Однажды, стоя перед цветочным магазином, где мы были старыми клиентами, я наблюдал за толпой. Хозяин магазина подошел ко мне: «Добро пожаловать, господин посол! Какое счастье вас снова видеть здесь. Мы боялись, что вы больше не приедете. Ведь теперь Карловы Вары уже не те, они превратились в пустыню». Я знал, что хозяин магазина – чистокровный судетский немец, и, подозревая, что он хочет у меня что-то выведать, сказал: «Почему же? Я вижу, что ваш городок стал оживленнее и многолюднее, чем прежде». При этом я указал на «туристическую группу», стоявшую на другой стороне улицы. Бедняга, горько улыбаясь, ответил: «Это вы о них? Господин посол, это стадо баранов!»

ГОЛЛАНДИЯ Гаага (1939-1940 гг.)

Когда в юности при мне упоминалось о Голландии, перед моими глазами возникали три воспоминания: фотографии молодой королевы Вильгельмины в иллюстрированных газетах, кольцо с бриллиантом, которое моя мать называла «фламандским камнем», и голландский сыр, напоминавший красный мяч. Когда же мне перевалило далеко за сорок пять лет и я прибыл в Голландию, из этих трех видений детства мне вспомнилось только одно – бриллиант в кольце матери. В полутьме алмазных цехов, похожих на наши мастерские, где изготовляют веретена, мне довелось увидеть множество значительно более крупных камней, сверкающих как звезды.

Но где моя королева, красавица с ласковыми глазами и пышными локонами? К сожалению, сейчас вместо нее передо мной была старушка лет шестидесяти. От молодости у нее остался только нежный голос; да, это был мягкий, приятный по тембру голос молодой девушки, но и он никак не мог вытеснить из моего сердца тоску по старым фотографиям.

Голландский сыр тоже потерял свою свежесть. Даже и по форме он перестал походить на мяч. Позднее я узнал: оказывается, знакомый нам голландский сыр, когда вывозится за границу, покрывается оболочкой из воска, чтобы не зачерствел, и только тогда ему придается круглая форма.