Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха

Вечером они съездили в кинотеатр. Смотрели «Хуареса», историческую драму с Бетт Дэвис и Полом Муни. Если Бонхёффер надеялся отвлечься, растворившись в другой эпохе, надежды его не оправдались. Муни играл Бенито Хуареса, благородного, демократически избранного президента Мексики, которому противостоял Наполеон III (Клод Рейнс), циничный диктатор, решивший выкроить себе империю за морем. Между ними оказался зажат юный идеалист Максимилиан I из династии Габсбургов: Франция хитростью вынудила его сделаться правителем Мексики, но его искренняя преданность новым подданным служила трогательным образцом истинно благородной монархии. Фильм достаточно педантично исследовал проблемы легитимного правления, и основные его темы на удивление совпадали с проблемами, над которыми бился в те дни Бонхёффер.

В дневнике Бонхёффер ограничился оценкой «хороший фильм»409, но оставшись, наконец, один в своей комнате, он писал в тот вечер Лейперу, упорно подчеркивая решение вернуться в Германию «самое позднее через год» и приводя подробные объяснения, – очевидно, извиняясь за то, что вызвал у Лейпера неверные ожидания на свой счет. Наконец, он обрел мир в Писании, в которое жаждал погрузиться весь день: «Как рад был я приступить вечером к чтению и наткнуться на стих «Сердце мое возрадуется о спасении Твоем» (Пс 12:6)»410.

На следующее утро Бонхёффер возвратился в Нью-Йорк и посетил Всемирную ярмарку в Квинсе. Он провел день там, среди толпы народа. В тот вечер он вновь с радостью обрел в своей комнате уединение для размышления и молитвы. В дневнике он записал: «Менее всего человек одинок, когда он один». Он набросал также свежие впечатления от Нью-Йорка: «Насколько же Нью-Йорк чище Лондона! В метро и на улицах не курят. Технически тоже он более современен, в метро повсюду вентиляция. И насколько же он более интернациональный по сравнению с Лондоном. Из людей, с которыми я общался сегодня, половина говорила на чудовищно ломаном английском»411.

На следующий день, в субботу, Бонхёффер вновь остался один. Большую часть дня он провел за работой в библиотеке «Юниона». Он изучал выпуски Christian Century , готовя собственную статью, но мечтал при этом о письме из Германии, которое принесло бы ему известия о тамошней ситуации. Никогда прежде он не испытывал подобного смятения. Он был совершенно растерян, не знал, куда податься. Он был словно отрезан от самого себя, большая часть его осталась за океаном, по улицам Нью-Йорка бродил лишь призрак былого Бонхёффера.

...

Это почти непереносимо… Ныне Слово Божие гласит: «Се, гряду скоро» (Откр 3:11). Нельзя терять время, а я растрачиваю дни, недели. Во всяком случае, так мне сейчас кажется. Я твержу себе: «Удрать сейчас в Америку было слабостью и трусостью». Смогу ли я здесь сделать хоть что-то существенное? Тревожные политические новости из Японии. Если прямо сейчас начнутся пертурбации, я непременно вернусь в Германию. Я не могу оставаться сам по себе, вне [Германии]. Это совершенно очевидно. Вся моя жизнь там412.

Следующий день – воскресенье. Тревога, поиски мира и ответа на неотступный вопрос, продолжались. Из западных окон «комнаты пророка» Бонхёффер видел возносившуюся над крышей семинарии статую архангела Гавриила с трубой. Гавриил на шпиле церкви Риверсайда был обращен лицом к северу. Бонхёффер знал, что теплохладная либеральная проповедь в Риверсайде не совпадет с его настроением и уж тем более не станет тем проводником, через посредство которого Господь поговорит с ним о его положении, но не мог же он не пойти в воскресенье в церковь, находившуюся в каких-нибудь ста шагах от него! Нужно было хотя бы пригубить эту безвкусную либеральную водицу.