Дневная поверхность

Под вечер мы подъехали к широкой речной заводи, за которой находилось имение Сантекле; возле него должна была начаться наша работа. В этом бывшем имении мы и предполагали переночевать. Но паромщица отказалась переправлять нашу машину, потому что из-за жары вода очень спала и паром мог сесть на мель. Варнас молчал, но заметно нервничал. В сгущающихся сумерках мы не без труда нашли хутор и стали ждать возвращения хозяев, чтобы попроситься переночевать. Хозяева, как объяснила нам их двенадцатилетняя дочка, отправились в Сантекле на традиционные сельские конноспортивные состязания. Оттуда, из-за реки, доносились звуки духового оркестра. Идти в Сантекле за хозяевами, нарушить их праздник, было неудобно. Наконец, когда мы уже начали изнемогать от голода, вернулись, разгоряченные праздником, хозяева. Хозяйка — веселая и румяная молодая женщина, узнав, что мы так долго ждали, сказала, что приготовит нам коше жемайче — жемайтийскую кашу: традиционное национальное блюдо, как объяснили мне мои спутники. Тут же приветливо загудела печка. Через двадцать минут коше жемайче была готова и дымилась на столе в тарелках. Я так и не понял, из чего она была сделана. Знаю только, что не без участия сметаны и поджаренного сала. Крижаускас тихонько шепнул мне, когда хозяйка пошла к печке за новой порцией:

— Только не вздумайте предлагать деньги за еду!

— Почему это? — спросил я, недоумевая, так как на других хуторах мы щедро платили за все.

Оказалось, что коше жемайче — не только народное блюдо жемайтийцев, но еще и священное блюдо. За него нельзя брать деньги, и даже предлагать за него деньги — значит обидеть хозяев. Поэтому трудно умереть с голоду в Жемайтии. Эта трогательная народная традиция гостеприимства существует с незапамятных времен.

И снова ночью я не мог долго уснуть — явление для археолога поистине необычное. Лежа на ворохе нового сена, я снова и снова пытался сообразить, куда и зачем уходят мои спутники. Да, выяснить это не легче, чем решить загадку Шапшала. А дважды спрашивать про одно и то же — не к лицу начальнику экспедиции.

Утро началось событием, которое запечатлелось в моей памяти на всю жизнь. Оставив машину на хуторе, мы пошли в лес. Нашим проводником был десятилетний мальчишка, как мы его в шутку звали, понас (господин) Симонс, облаченный в рваные штанишки и рубашку, обутый в деревянные клумпасы. На голову он нахлобучил роскошный когда-то котелок, обшитый по краю полей черной шелковой лентой. Мальчишка завел нас в болото и часа два, как заяц, прыгал по кочкам. Мы вспотели и измучились, едва поспевая за ним. В конце концов перед нами открылась трясина, переходящая в широкое озеро. Мальчишка обернулся, снял котелок, тряхнул льняным хохолком волос и, серьезно сказав: «Кольгриндас!» — вступил прямо в трясину, которая вскоре дошла ему почти до подбородка. Я невольно замешкался, глядя на предательскую, ярко-зеленую траву и черную жижу, которые колыхались вокруг мальчишки. Но понас Симонс бесстрашно шел дальше.

— Идите за мальчиком. Точно повторяйте его путь, — сказал Варнас.

Я так и сделал и вдруг ощутил под ногами не просто твердую почву, а каменную вымостку. Как и почему она оказалась здесь? Но было не до размышлений. Без мальчишки мы, конечно, не только не нашли бы этой вымостки, но даже если бы и нашли, то неминуемо свалились бы с нее в трясину, потому что она шла не прямо, а зигзагами. Так шли мы довольно долго, и вдруг перед нами открылось невиданное зрелище. Один возле другого стояли два высоких крутых холма. Доступ к вершине первого холма был прегражден со стороны леса двумя полукруглыми валами. На плато большого холма находилось какое-то возвышение, видимо остатки цитадели. С вершины открывался широкий вид на леса и болота, на озера и речки, а сам холм весь светился в лучах утреннего солнца.

— Это и есть жемайтийский пильякалнис! — торжественно сказал Басанавичус. — Замковая гора, городище. А высокий, но более узкий холм рядом — это Алкакалнис, святая гора или парсепил — сторожевой замок. А еще такие холмы называют Жертвенная гора — Перкункалнай (Гора Перкунаса), Шаулекалнай (Гора Солнца).

Я пристально, с некоторым недоумением всматривался в городище. Что это? Ведь я впервые вижу пильякалнис, а меня не покидает чувство, что я уже знаком с ним? Какая величественная и выразительная картина! Ах, вот в чем дело! Именно картина! В Каунасе, в Музее имени Чюрлиониса, я видел картину этого замечательного художника, которая так и называлась «Пилис» — «Замок». С необычайной выразительностью, реалистично, в самом высоком смысле этого понятия, передал художник величие жемайтийского пильякалниса, его пропорции, то грандиозное впечатление, которое он производит. Может быть, именно этот пильякалнис послужил натурой для картины. Только у Чюрлиониса на валах видны каменные стены, а на плато городища возвышается грозный замок — цитадель…