Дневная поверхность

— Вы легко сумеете отделить буржуазную пропаганду от тех интересных материалов, которые помещены в журнале, — сказал замдиректора.

— Да, конечно, — ответил я. — Мне уже доводилось читать несколько выпусков журнала в нашей институтской библиотеке, но полный комплект я вижу в первый раз. Большое спасибо.

Мы распрощались дружески.

Спутники мои непринужденно болтали в машине, а я подумал, что удалось выиграть хоть одно, пусть даже маленькое, сражение…

Начались длинные северные сумерки. Варнас забеспокоился и направил машину к какому-то хутору. Вдоль дороги, ведущей к хутору, и вокруг усадьбы стояли высокие темные ели. Стены громадного добротного дома были сделаны из темных, рубленых, метровой ширины, досок. Из такого же материала был сооружен и амбар, вплотную примыкавший к дому. Ровные ряды побеленных внизу яблонь, ветроэлектродвигатель, шланги водяного насоса в бетонированном водоеме — все говорило о достатке и образцово поставленном, обширном, солидном хозяйстве.

Навстречу машине не торопясь вышел хозяин. У него была большая квадратная голова с седым ежиком и большие белые усы. Широко расставив руки с короткими толстыми пальцами, он радостно приветствовал Варнаса. Варнас ответил сдержанно и попросил разрешения переночевать на хуторе. Старик, собрав множество морщинок вокруг узких монгольских глаз, шумно выразил свой восторг. Он расстегнул белый парусиновый пиджак, и стала видна толстая золотая цепочка, идущая от одного жилетного кармана к другому. Началась церемония представления. Услышав мою фамилию, старик Гедвилис тут же едва заметным движением застегнул пиджак и удвоил количество улыбок.

Как странно! За кого же он меня принимает?

Помывшись, мы вместе с семьей хозяина уселись за большой стол под тенью старого дуба. Два стройных светловолосых сына Гедвилиса с серебряными перстнями на пальцах, едва ответив на наше приветствие, молчали. Подавала хозяйка — сгорбленная и бесцветная. Ставя миски на стол, она кланялась каждому, даже собственным сыновьям. Хозяин Юозас Гедвилис вел степенный разговор, из которого явствовало, что человек он бывалый. В прошлом видный земский деятель, депутат Второй Государственной Думы, он в 1913 году поселился в лесу среди заболоченной местности и основал этот ныне процветающий хутор. Время от времени я ловил обращенный на меня настороженный взгляд Гедвилиса, но как только мы встречались глазами, старик расплывался в широкой улыбке и гостеприимно предлагал попробовать еще одно из многих блюд, стоявших на столе. После ужина хозяин притащил откуда-то толстую книгу в потертом бархатном переплете и напыщенно сказал мне:

— Вот, извольте, окажите честь сельскому анахорету — распишитесь в этой книге почетных посетителей. Книга ведется с самого основания хутора — с 1913 года.

Я с интересом перелистал книгу, в которой было множество записей на разных языках. Здесь и размашистые каракули купца первой гильдии Самошникова, и ровные канцелярские буквы какого-то литовского министра, подписи художников, ученых, чиновников и писателей. Но что это? Прямые, с сильным нажимом, латинские буквы: штурмбанфюрер СС Манфред Шарнгорст, шарфюрер СС фон Глобке.

Я отложил протянутую мне хозяином ручку.

— Простите, — сдержанно сказал я. — Не могу поставить свою подпись рядом с подписью эсэсовских офицеров.

— Когда ко мне приезжает гость, — сурово ответил Гедвилис, — я не спрашиваю, кто он. Каждому гостю рад. Честью почитаю оказать страннику гостеприимство, имя и звание не спрашиваю. Здесь я лишь радушный хозяин и вне политики.

— Простите, господин Гедвилис, — отозвался я, — но я-то не вне политики. За гостеприимство спасибо, а подписи своей в этой книге я поставить не могу.

Товарищи мои молчали, но у меня не было другого выхода.

Гедвилис, видно и в самом деле человек бывалый, пожав плечами, усмехнулся и сказал:

— Что же, у каждого свои понятия. Настаивать не смею. Не окажете ли мне честь в совместной прогулке осмотреть службы и хозяйство?

Я охотно согласился. Довольно долго Гедвилис водил меня по усадьбе.

— Вот, — говорил он, — обратите внимание: раньше было ядовитое болото, а теперь яблоневый сад. Вот эту ель, как и все вокруг, сам своими руками посадил. Сам обрабатывал. А теперь оставили всего сорок гектаров земли, да и те грозятся отобрать. Показательное советское хозяйство из моей усадьбы проектируют устроить, — с горькой усмешкой сказал он.

— А сколько же у вас раньше земли было? — поинтересовался я.

— До полутораста гектаров, — с гордостью ответил Гедвилис.

— Неужто все полтораста гектаров своими руками обрабатывали?

— Бог дал сыновей-тружеников, не оставили старика без помощи. — Гедвилис прищурился.

— Вашим сыновьям лет по восемнадцать — двадцать. А до того, как они выросли, неужто всю землю сами обрабатывали?

Гедвилис осклабился:

— Уже стемнело. Вам бы пора и на покой. Устали с дороги. Отдыхайте. Простите, что задержал глупым разговором.

— Да нет, что вы, — ответил я, — разговор был очень интересным.