Дневник посла Додда

Пятница, 10 января.

В половине двенадцатого я во фраке явился на прием, ежегодно устраиваемый Гитлером для дипломатического корпуса. Присутствовали почти все послы и посланники, все в парадной одежде, некоторые со старомодными головными уборами и в великолепных, отделанных позолотой, мундирах. Казалось, что действие происходит в восемнадцатом веке. Мы ждали почти полчаса появления рейхсканцлера. Лишь итальянский посол, казалось, чувствовал себя стесненно; советский посол попросту держался в стороне, оживляясь только тогда, когда к нему кто-нибудь подходил. В двенадцать часов Гитлер, Нейрат, Бюлов, Ламмерс и Мейснер вошли в приемный зал, где дипломаты во главе с папским нунцием, облаченным в красное одеяние, выстроились широким полукругом в соответствии с рангом. За папским нунцием находился французский посол, которого не покидала его жизнерадостность. Я был третьим в ряду, следующим за мной стоял английский посол. Нунций зачитал бессмысленный поздравительный текст на французском языке, который Гитлер понял не лучше, чем я. Канцлер ответил в более краткой форме, слегка похвалившись тем, что он уменьшил безработицу в Германии; при этом он не разъяснил, что сокращение безработицы произошло почти исключительно за счет гонки вооружений.

Когда Гитлер начал обход выстроившихся дипломатов, он сначала довольно долго говорил с нунцием о каком-то католическом монастыре и о чем-то из истории церкви. Пожимая руку французу, он спросил его о наводнении на Сене в Париже. Когда он подошел ко мне, я сказал, что слышал его разговор с нунцием на историческую тему и высказал предположение, что он читал историю с подлинным интересом. Он ответил: «Да, я предпочитаю историю политике, которая меня изнуряет». Прежде чем обратиться к моему английскому коллеге, он задал мне вопрос: «Когда вы переезжаете во Дворец Блюхера?». Я вынужден был ответить, что не знаю. Он проявил значительный интерес к тому факту, что из-за метро это здание находится в угрожающем состоянии и его стены могут рухнуть. Затем он продолжил свой путь и, к моему удивлению, беседовал с русским послом непринужденнее, чем со многими другими. В половине первого начался разъезд. Хотя принято считать, что такие приемы необходимы, мне они кажутся бесполезными. Разъезд происходил без сутолоки; все давали на чай слугам, стоявшим у дверей.

Суббота, 11 января.

Три дня назад я получил письмо из Чикагского университета; в нем содержалось приглашение профессору Отто Хёцшу прочитать за соответствующее вознаграждение весной, в апреле и мае, курс лекций о европейских отношениях в 1920–1930 годах. Хёцш – один из наиболее известных и уважаемых профессоров в Берлине. На него так подействовало увольнение, что в течение месяца он пролежал в постели. Зная его довольно близко и помня нашу совместную работу в Лейпциге в 1899 году, я сделал все зависящее от меня, чтобы добиться этого приглашения.

Получив письмо, я немедленно послал ему записку и просил повидать меня в посольстве. Он пришел 7 января; я спросил его, может ли он принять приглашение, и обещал, как меня об этом просили, передать его ответ по телеграфу в Чикаго. Я сказал ему также, что, возможно, он получит приглашение повторить некоторые лекции в университетах Мичигана, Иллинойса и Висконсина. Меня несколько удивила его нерешительность, поскольку я знал, какое важное значение это приглашение имело для него. Он ушел, обещав дать мне ответ в течение трех дней.

Сегодня утром, 11 января, Хёцш снова пришел ко мне и тут же заявил, что не может принять приглашение. Он говорил с Дикгофом из министерства иностранных дел, который дал ему понять, что немецкие власти против того, чтобы кто-либо читал за границей, а может быть и в Германии, лекции о положении в Европе после мировой войны. Они возражают даже против обсуждения вопроса о войне. Дикгоф намекнул Хёцшу, что он может лишиться пенсии, если в своих лекциях будет касаться событий после 1914 года.

Хёцш пытался уговорить меня вновь просить Чикаго предоставить ему возможность будущей осенью прочитать лекции по европейской истории периода 1856–1915 годов. Я согласился сделать запрос и записал темы, которые он предложил, но не стал связывать себя обещанием. Эти темы лучше разработаны чикагскими историками, и я убежден в том, что ни один немецкий ученый не осмелится сказать всю правду о своей стране. Мне, право, неудобно вновь настаивать.