Дневник. Том 1

В Ярославской губернии, в тех местах, где мы жили, арестованы все священники, псаломщики, церковные старосты, все, кто имел какое-нибудь отношение к церкви, пастухи и пр., пр. В Детском Ирина пришла из школы и говорит: «Нам сказали, что сейчас идут массовые аресты. Надо устранить перед выборами нежелательные элементы!»

2 ноября. Нет сил жить, – если вдумываться во все, что творится вокруг. «Pas de forces»[631], – как писала Лидия Ивановна о Васе.

29-го я возвращаюсь с работы, открывают мне дверь и на меня сразу бросаются Наташа и Вася – Евгения Павловна арестована, Ира у нас. На Ирине лица нет. Глаза распухли от слез так, что их и не видно, вокруг глаз словно кровоподтеки.

Она была в школе, ее вызвали. Евгения Павловна успела только с ней проститься и сказать, что ей объявлен приговор: 8 лет принудительных работ, обвинение: жена врага народа (без суда и следствия, следствие заочное). Мара страшно плакала. Еще сказала Евгения Павловна: поезжай к Любови Васильевне. Ирина бросилась в Ленсовет, раздобыла пропуск к прокурору Шпигелю, ворвалась, по ее выражению, к нему, рассказала все. «Как же мы будем жить без мамы?» Шпигель ей ответил: «А как же живут испанские дети? Обвинение и арест правильны, пусть она едет к бабушке в Москву; может быть, бабушка и сестренок возьмет. Дней пять мы обождем; если ты их не устроишь, мы об них подумаем».

Но подумали они о детях сразу, и в 6 часов вечера из НКВД приехали в Детское, забрали малышей и отвезли в детский распределитель НКВД, Кировский, 66. Когда мне это сказали по телефону, я обомлела. Мы там несколько раз давали спектакли, и педагоги рассказывали о детях. Это беспризорные, преступники. Есть дети с бесконечным количеством приводов. Есть убийцы.

Как быть? Мара с больным сердцем. Несчастные девочки, что они должны были пережить! Утром увезли мать, а затем приехали и повезли их почти что тоже в тюрьму. Ирина была потрясена, хотя я и пыталась ее уверить, что там неплохо. «Я ничего не понимаю, мне кажется, что все это сон. Утром еще у нас была семья, а сейчас нет ничего, все разлетелось».

Как должна девочка все это пережить. Но Ирина оказалась совсем не заурядным ребенком. Она проявила за эти дни недетскую энергию.

В тот же вечер мне позвонила Н.И. Комаровская, она была в Детском после увоза детей, впечатление на нее все это произвело ужасное, квартира – как после покойника. Она советовала как можно скорей забрать и спрятать все мелочи.

Ирина в три дня выхлопотала, чтобы ей оставили все оставшееся имущество. Шпигель вторично ее не принял, но направил ее к следователю НКВД. Тот послал к ней другого, который на своей машине съездил с Ирой в Детское, снял печать в комнате, передал все имущество, к невероятному удивлению прислуги и жильцов. 2 <ноября> мы с ней пошли на Кировский, 66. Начальник дома сразу же и с удовольствием согласился передать мне детей. «Вы им кем приходитесь?» – спросил он меня. «Никем, соседка». – «А дети вас знают? Может быть, они не захотят к вам идти?»

На другой день дети были у меня[632].

Старчаков был арестован в начале ноября 36-го года. Передачу то разрешали, то запрещали. Отношения между ним и Евгенией Павловной были очень тяжелые.

Я понять никак не могла, как такой блестяще-остроумный и умный человек мог быть дома таким грубым, отвратительно некультурным. Стоило ему выпить, как его ревность срывала с него все цепи внешней воспитанности. Ревность, ни на чем не основанная.

Перед самым арестом они были у Попова. Гаврило проводил их до дому. Как только они вошли домой, А.О. схватил том Шекспира и изо всех сил бросил его в лицо Евгении Павловне. Кровоподтек занимал половину лица. И не только в пьяном виде был он груб, как зверь. Дней пять еще он продолжал ее ругать самыми площадными словами и избивать.

После ареста, через месяц, начались у Е.П. другие мучения: стали поступать повестки ко взысканию алиментов по его какой-то старой связи, авансов по договорам, имущество описали.

Все это все более и более ожесточало ее против него.

Не так давно она мне говорила: «Знаете, я иногда думаю, какая я гадина, что не помогаю Александру Осиповичу, бросила его на произвол судьбы, но ничего у меня нет к нему, кроме страшного озлобления».

1 августа с нее взяли подписку о невыезде и сократили со службы. Работы она нашла, у нее была своя машинка.

Арестовали, делали обыск, нашли детские письма, письмо Мары из больницы – зачем храните вы все это барахло; узнав, что дома больной ребенок, вернули паспорт. Е.П. написала Сталину – без последствий. А 29 октября взяли и немедленно выслали. В январе бабушка Ирины получила от Е.П. письмо из Томского концентрационного лагеря, письмо бодрое, насколько возможно, с просьбой выслать посылку и денег.

Я купила все просимое, собрали старые вещи, послала от имени Мары. Послала деньги 80 рублей (полагается 20 рублей в месяц), и с тех пор ни ответа, ни привета.