Дневник. Том 1

Евгения Павловна в Томске: томская тюрьма, спецлагерь[642]. Кому могла быть опасна эта несчастная женщина, которая так воспитала своих детей, что от них, потерявших отца и мать, я не слыхала ни одного слова ропота? Длится еще испуг. Мара как-то сказала, читая «Буратино»[643]: «Как это Папа Карло не знает, где счастливая страна? Я думала, что все знают, что это СССР!»

11 марта. Евангелие от Марка, гл. 5, ст. 5. И выну нощь и день во гробех и в горах беять вопия, и толкайся камением. 6. Узрев же Иисуса издалеча, тече и поклонися ему. 7. И возопив гласом велием, рече: что мне и тебе, Иисусе, сыне Бога вышняго, заклинаю тя Богом, не мучи мене. 8. Глаголаше бо ему: изыде душе нечистый от человека. 9. И вопрошаше его: что ти есть имя. И отвеща глаголя: легеон имя мне,

яко мнози есмы. 10. И молиша его много, да не послет их вне страны. 11. Беять же ту при горе стадо свиное велие пасомо. 12. И молиша его вси беси, глаголюще: поели ны во свиния, да в ня внидем. 13. И повеле им абие Иисус. И изшеде дуси нечистии, внидоша во свиния: и устремися стадо по брегу в море, бяху же яко две тысящи и утопаху в мори.

Великий, великий Достоевский![644] Мы сейчас видим наяву все великое стадо нечистых, вселившихся в свиней, видим так, как никогда еще в мировой истории никто не видал.

Люди всегда во все века боролись за власть, устраивали перевороты. Робеспьер истреблял всех инакомыслящих, но никогда еще в мире эти боровшиеся между собой люди и партии не старались уничтожить свою родину. В течение 20 лет все эти члены правительства устраивали голод, мор, падежи скота, распродавали страну оптом и в розницу. А вся эта инквизиция Ягоды? Хорошо то, что мы читали в газетах, а каково то, чего нет в газетах. И почему я так все это чувствовала и говорила о своих прогнозах Васе. Теперь он руками разводит. А Ежов – этот еще почище. Надеюсь, что и дальнейшие мои прогнозы сбудутся и король останется голым.

В Москве все в такой панике, что мне прямо плохо стало. Как бабы говорят, к сердцу подкатило. Адвокатша, Ирина тетка, говорила, что каждую ночь арестовывают по два, по три человека из коллегии защитников. Морлоки. 21 декабря арестовали, а 15 января выслали в Читу нашего театрального бутафора, глупенького Леву. С таким же успехом можно арестовать стул или диван. Выслан без следствия. Когда 1 февраля Лида пришла с передачей, ей сказали: 15-го, Чита. Уж никаких статей теперь не говорят, чего стесняться в своем испоганенном отечестве.

Когда читаешь о всех этих непонятных убийствах Горького, Макса, умирающего Менжинского[645] и т. д., непонятно, зачем и кому нужны были эти люди. Им был нужен и был опасен только Сталин, да еще Ворошилов и Каганович, теперь Ежов. Сто раз они их могли убить, отравить, сделать все что угодно, и даже покушений не было. Как это понять? И где правда и где ложь? И на чью мельницу вся эта вода? Я думаю – Гитлера, может быть, и Чемберлена, т. к. Англия должна всегда tremper dans toutes les vilenies[646], где пахнет наживой.

Но жить среди этого непереносимо. Словно ходишь около бойни и воздух насыщен запахом крови и падали.

И через все это смотрят на меня глаза Орантос-Богородицы с чудесной мозаики Киевской Софии[647]. Хорошо бы еще раз съездить в Киев весной. Смотришь на эту красоту и забываешь бесов хоть на минуту.

21 марта. Звоню к Е.М. Тагер. Мне отвечают, что у нее очень высокая температура. Я знала, что у нее ангина. После целого дня мытарств по Госэстраде, трех поездок в Смольный к Грибкову, голодная и усталая подымаюсь к Тагер. Отворяет Маша, я вижу: дверь в комнату Е.М. непривычно открыта. «Мамы нет дома». – «Где же мама, в больнице?» – «Нет, не в больнице, маму взяли НКВД».

19 марта пришли в 11 часов вечера, обыск был до 6 утра, перерыли все. Старая тетка говорит: «По-моему, искали оружия, ощупывали все пальто на вешалке, платья. Ничего не нашли». Взяли письма Е.М. к отцу, писанные больше 20 лет тому назад, письма очень интересные, она хотела рассказ написать, повесть одной семьи. [Арестован и Заболоцкий.] Взяли старую библию; тетка попросила оставить, ответили: незачем, религия дурман для народа!

Остались две древние старухи 73 и 77 лет, мать глухая и тетка, и 13-летняя Маша. Что с ними будет? Я мечтала схитрить, получить разрешение на «Ваську»[648]

из реперткома и деньги за него для семьи из бухгалтерии. Получила бы тетка по доверенности. Но не тут-то было. Когда я вчера пришла с невинным видом в репертком, Павловская уже все знала. Я так свыклась с мыслью ставить «Ваську», так погрузилась в Новгородскую историю, и вдруг все пошло к черту. Морлоки. Ощущение, что меня вышибли из седла.

24 марта. «Но песня, – песнью все пребудет». А. Блок[649].

Да, песни наши – утверждение России – и врата адовы не победят ю[650].