Дневник. Том 1

[Дети рассказывали: «Когда взяли маму, мы очень плакали. Потом пошли гулять. Вдруг прибегает Валя и говорит, что за нами приехали дяденька и тетенька. Я (Мара) ни за что не хотела ехать, я плакала и убежала в другую комнату. Но тетенька все уговаривала, говорила, что у них в школе очень хорошо и дети хорошие. Повезли нас в легковом автомобиле – маму тоже увезли на легковом, не на таком черном вороне[633], как Вэту Исаевну Долуханову-Дмитриеву. Там были очень хорошие две девочки Искра и Светлана Рязанцевы. Их маму тоже арестовали, но с ней оставили их братишку шести месяцев. Мы спали в одной кровати и вечером плакали».

Я только сегодня решилась их расспросить об этих первых днях их сиротства.

Они, верно, и сами не сознают того потрясения, которое пережили в те дни, в 7 с половиной и 9 с половиной лет. А сколько таких][634].

15 ноября. Ира позвонила в НКВД следователю Монахову: где мать, т. к. ни в одной тюрьме ее не нашла. Монахов ответил, что она уже выслана, но куда, он еще не знает. На этот вопрос ей может ответить прокурор.

20 ноября. Ира пошла к прокурору Шпигелю, взяв накануне к нему пропуск. У нее все горло было в налетах и повышенная температура.

Шпигель ее выгнал: «Нечего тебе валандаться, а то мы тебя в детский дом отдадим».

21 ноября. Играли в филармонии 5-ю симфонию Шостаковича[635]. Публика вся встала и устроила бешеную овацию – демонстрацию на всю ту травлю, которой подвергся бедный Митя. Все повторяли одну и ту же фразу: «Ответил, и хорошо ответил». Д.Д. вышел бледный-бледный, закусив губы. Я думаю, он мог бы расплакаться. Из Москвы приехали Шебалин, Александр Гаук, одного Шапорина не было. Можно ли быть более неорганизованным человеком, чем бедный Шапорин. И Вася, увы, такой же.

Встретила Попова: «Знаете, я стал трусом, я трус, я всего боюсь, я даже ваше письмо сжег». В этом письме, между прочим, в конце я писала: «Евгении Павловны нет больше в Детском, а Галя и Мара у меня!» Безумно страшно! Наталья Васильевна мне говорит: «Какая вы умница, что взяли детей. Если бы не наш дом (правительства), я бы взяла одну из девочек». Н.И. Комаровская: «Если бы не мое сердце…» и т. д.

22 ноября. Счастливые обыватели. Просыпаюсь утром и машинально думаю: «Слава Богу, ночью не арестовали, днем не арестовывают, а что следующей ночью будет – неизвестно».

Всякий, как Lafontaine’овский ягненок, имеет все данные быть схваченным и высланным в неизвестном направлении. Хорошо мне, я отношусь к этому абсолютно спокойно и равнодушно. Но ведь большинство же в невыразимом страхе.

12 декабря. Quelle blague![636] Я вошла в кабинку, где якобы я должна была прочесть бюллетень и выбрать своего кандидата в Верховный Совет[637]. Выбирать – значит иметь выбор. Мы имеем одно имя, заранее намеченное. В кабинке у меня сделался припадок смеха, как в детстве. Я не могла долго принять соответствующе спокойный вид. Выхожу – идет Юрий с каменным выражением на лице. Я подняла воротник до глаз – было невероятно смешно.

На дворе встретила Петрова-Водкина и Дмитриева. В.В. <Дмитриев> говорил о чем-то постороннем и дико хохотал. Стыдно ставить взрослых людей в такое глупое, невероятно нелепое положение. Кого мы обманываем? Мы все хохотали. А эти кабинки с фиговыми лепестками из красного кумача!

Во всех учреждениях происходили проработки положения о выборах. Ставился вопрос: имеете ли вы право, получив бюллетень, уйти домой, чтобы обдумать, кого избрать. Ответ был таков: конечно, имеете право пойти домой, посидеть часа два, дабы всесторонне обсудить вопрос, и затем уже вернуться и опустить бюллетень в урну.

16 декабря. У Юрия был Лозинский, обсуждали «Куликово поле», читали предание о Дмитрии Донском, которое у меня от папы[638]; Лозинский будет вносить поправки и добавления. Юрий играл и пел.

Музыка замечательная. Мы все ушли, и я слышу, как Юрий ему говорит: «“Куликово поле” будет частью исторической трилогии: “Поле”, “Декабристы”, Симфония».

Он повторял мои слова. Из Харькова я ему написала очень серьезное и убедительное письмо о его работе, его миссии.

Читая «Предание», сцену гадания Волынца[639], убедились, что именно эта вещь вдохновила Блока. «Зарницы землю стерегут»[640]

.

1938

6 <марта>. Вчера утром арестовали Вету Дмитриеву. Пришли в 7 утра, их заперли в комнату, производили обыск. Позвонили в НКВД: «Брать здесь нечего». Вета, прощаясь с Танечкой (4 года), сказала: «Когда вернусь, ты уже будешь большая».

Мои девочки (Мара и Галя) гуляли во дворе, видели, как Вету посадили в черного ворона. Вернулись в слезах. Арестована Анисимова (балерина).

Мне просто дурно от нагромождения преступлений по всей стране.

Морлоки[641] хватают своих жертв, жертвы исчезают, очень многие бесследно: Старчаков, Миляев, Женин отец; старый 77-летний Нечай – царскосельский старый лакей, поляк, у которого в Польше души живой не осталось. Кому это нужно?