Дневник. Том 1

Играли «Мышонка» («La souriceau») – не помню автора. Я, как младшая из исполнительниц, натурально играла старшую – добродетельную Клотильду, моей воспитанницей была Ната Кузьмина-Караваева. Спектакль состоялся в начале мая, но, увы, фон Валь не приехал, заболел. Оказалось, так говорили злые языки, 18 апреля, по новому стилю 1 мая, было арестовано много рабочих из-за забастовок, все они были заперты во дворе полицейского управления. Туда приехал Валь и собственноручно избил рабочих «по морде». На другой день у него распухла вся физиономия и сделалась рожа! Его терпеть не могли и злорадствовали.

P.S. Леля, у которой замечательная память, рассказывает это иначе: 1 мая евреи-рабочие пустили по Немецкой улице козу с привязанным к рогам красным флагом. На нее полиция устроила облаву, а также на всех рабочих, бастовавших по случаю 1 <мая>. Их всех загнали во двор полицейского участка и устроили сечение розгами, предварительно вызвав доктора Михайлова; доктор должен был осматривать рабочих перед экзекуцией и давать разрешение. Валь присутствовал и якобы помогал. Михайлова после этого куда-то заманили и высекли[662].

Огорчает меня Вася, да и Наташа тоже. Бессердечность этого юноши беспредельна. Живут они как rentiers[663], работают очень исподволь, ничем серьезным не интересуются, самообразованием не занимаются. Он ничего не достигнет, потому что это не работа. Прежде он меня слушался, ругался, но исполнял мои советы. Теперь стоит мне что-нибудь ему сказать, Наташа восстанавливает его против меня, и я выслушиваю от него какие-то чудовищные вещи, то, что мы с Аленой называли des vipères et des crapauds

[664].

Единственным утешением дома являются дети, чужие дети, такие ласковые, культурные и хорошие.

Вася совсем не умеет рисовать, и ведь он уже 5-й год работает, а наброска сделать не может.

13 июня

. Была сейчас у Манизеров. Показывала мне Е.А. большой альбом с фотографиями детей с самого их рождения и всей семьи и даже собаки. Дом – полная чаша. Мучительно мне больно, что у нас нет того, к чему я привыкла с детства, чего нет у Васи и не было и у Алены, – уютной семьи с папой и мамой, со спокойной жизнью, с bien-être’ом[665]. Что всегда мы живем в обрез, Вася не одет, не обут. Отец никакого интереса к сыну не проявляет. Абсолютно никакого. С января Ю.А. сюда не приезжал, вызвал детей к себе и ни разу с ними не поговорил. Ходил гулять и молчал. Был в Москве концерт Мити Шостаковича – Юрий их не взял с собой. Хватает нам денег, работает ли Вася, как работает, для него интереса не представляет.

Тяжело. Ютимся мы в этой крохотульной мещанской квартире, где вздохнуть нечем, откуда-то ползут клопы, летят стаи моли, нет воздуха, пространства, зелени.

3 июля. Среди Алениных бумажек есть одна замечательная: написанное к самой себе письмо от 12.XI.29 года – ей было 8 лет. Сверху: «Посмотри утром сегодня для денег. Алена Ш.». Внутри: «Мне надо 10 коп. для копилки, который у мамы в секретном ящике и еще попроси у нее дать мне 5 или 10 коп. чтоб положить в копилку когда я ее куплю, я попрошу у Аннушки 4 коп. на конфеты. Алена».

И все это будет сожжено или брошено в помойное ведро в день моей смерти. И карточки Аленины, все, все дорогое, ее волосы, у которых до сих пор живой запах.

Прежде вещи хранились из поколения в поколение, сохранялись архивы, создавалась история. Теперь сегодняшний день отрицает вчерашний, сегодня расстреливают вчерашних вождей, все вчерашнее уничтожается и в умах молодежи. Папа приучил меня болезненно чтить все эти бумажонки, записочки вчерашнего дня. Он всю жизнь проносил в бумажнике Наденькину карточку, ее волосы, Васины письма, и я храню их. Если бы Вася Яковлев был здесь, но каков-то младший Вася?

Алена моя родная.

Я как-то стала думать, почему я нигде почти не бываю, к себе не зову, почему я живу как-то вроде как на поезде. И вдруг я поняла очень ясно, что с момента смерти Алены у меня пропал всякий вкус к жизни. Я не живу, а только доживаю. И люди меня стали мало интересовать. Только когда они в несчастье, хочется помочь, они становятся ближе. С Аленой ушло самое главное в жизни, радостная связь с жизнью порвалась навсегда. Может быть, если бы Вася был добрый, ласковый, если бы я чувствовала его любовь к себе, было бы иначе. Но он такой холодный.

Алена, Алена, родная моя, вся моя радость, весь мой свет.

Да и вся жизнь кругом одно сплошное несчастье.

30 июля. Туапсе. Из окна на темном южном небе горит Медведица. С детства люблю ее, какая-то веха в воспоминаниях. Ларино, балкон в сад, пахнет табаком, розами, резедой. Кругом высокие ели, дальше парк. Сколько воды, сколько крови, сколько слез утекло с тех пор. Боже мой, Боже мой!