Дневник. Том 1

Катин рассказ из окопов. За Красным[774] наступали немцы или финны. Командир и два политрука построили свою часть и ушли, обещав скоро вернуться. Немцы ближе, начали стрелять – наши не знают, что делать. Те продолжают стрелять – наши, отстреливаясь, отступили, дошли до штаба. Отыскали командиров в деревне пьяными с бабами, тут же расстреляли.

Раненая Кабанова, Красовский.

Кабанова – миловидная бабенка из колхоза верст двадцать за Петергофом. В их деревне стояли военные. Жили в их избе, напились; пьяный красноармеец уронил гранату. Многих ранило, ей пришлось вынуть глаз, раненый Волков тоже был ранен гранатой красноармейца, Лужин.

У нас в госпитале девочка, поступила 14-го. Дети играли утром в бомбоубежище. Вошел военный, бросил гранату. До 20 человек раненых и убитых. Сиделка рассказывает со слов родных: женщина с окопов привезла себе хахаля, муж на фронте. У хахаля всего имущества было шесть гранат. Три из них успел бросить в разные бомбоубежища.

Вова Красовский 12 лет, сын доктора, играл на улице Ракова с мальчишками, пьяный красноармеец стал им читать лекцию о гранатах. Проходили два милиционера, он им предложил: «Хотите, покажу пушку?» Те ушли. Он тряхнул гранату, взрыв, все дети ранены, у солдата покалечена рука. Теперь в бомбоубежища пускают только по пропускам. Что это такое?

Беккеры и их знакомые так и ночуют в бомбоубежище. Около них устраивается Наташа с Соней и бабушкой. Читают, французские книжки на столе. Они все очень милы, очень любезны и воспитанны, но чем-то эти бдения и несовременная воспитанность напоминают мне быт французских nobles[775] в Conciergerie[776] или других тюрьмах.

Заходил Кочуров и рассказал совершенный анекдот. Пока Шостакович хлопотал об Оссовском, из Москвы, очевидно из Комитета по делам искусств, пришла с опозданием на 10 дней телеграмма с приказом вывезти Оссовского и Асафьева, как золотой фонд русской интеллигенции, в Нальчик, дать возможность вывезти семью и квартиру.

Кочуров видел Оссовского. Тот рассказал ему это: «Правая рука не знает у них, что делает левая».

Алеша Бонч-Бруевич читал книгу о плане генерала Гофмана покорения России, плана, точно проводимого Гитлером в действие, книгу знали все, в 37-м году она была переведена на русский язык[777]. После чего у нас поторопились расстрелять Тухачевского. Lily все еще лежит, симулируя радикулит. В милиции, куда я носила ее бюллетень, вероятно, 4-го или 6-го, мне сказали: «Ну что же, пока больна, пусть лежит, а потом надо будет выехать». 12-го ходила с ее заявлением в НКВД. Ждала в очереди с 1½ до 5; как тревога, так мы должны были бежать в соседний двор. Дежурный был очень любезен, велел добавить кое-что, заверить характеристику от заведующего кафедрой, вероятно, придется еще раз к нему пойти. Она, бедняга, изнервничалась.

Я не герой, и это состояние овец на бойне непереносимо. Шабельские не ходят в бомбоубежище. Я же только там хорошо себя и чувствую, потому что ничего не слышу. Пусть меня прихлопнет, но я не слышу предварительной стрельбы, гуденья, свиста. А Вася, которого я всегда считала скорей трусливым, ни разу не зашел в бомбоубежище, а стоит на улице, осматривает чердаки.

Сегодня весь день тревоги. Вася ходил на крышу и видел штук 150 самолетов – бой. Была на почте, послала девочкам 100 рублей по Васиному почину. Встретила Ненюкова. Их дом № 24 на Чайковской разрушен, он остался в чем только выскочил.

16 сентября. Вчера я возвращалась в десятом часу из госпиталя. Накрапывал дождь. Ни зги не видно. Зарницы со всех сторон неба, – это идут бои. После этих вспышек еще темней. Выхожу на Литейный. Направо, в сторону Невского, далеко за ним зарево, красные тучи. Несутся танки, грузовики с солдатами от Финляндского вокзала

[778]. За силуэтом Спасского собора[779] тоже зарницы. Мы в грозовом кольце. Громят Путиловский завод, «Электросилу»[780], Мясокомбинат[781]. Перед глазами встал образ Петровского Спасителя[782]

 – глаза, полные смертной муки и жалости. Я подумала: «Твой город громят, Господи, город Петра».

Была у бедной Lily. Обещала пойти 18-го в НКВД. С телефоном очень трудно, в нашем районе выключен, по слухам, будет выключен везде. Звонила Данько, они обе страшно обрадовались, т. к. о нашем квартале ходят очень мрачные слухи. Все страх.

В конце обеда (был целый обед! Без мяса, конечно) звонок. Вася открывает, я слышу Наташин взволнованный голос и Васино громогласное «Слава богу».

В чем дело? Оказывается, дела очень плохи, немцы быстро надвигаются, по-видимому, возьмут город, будут бои в городе. «Чему же ты радуешься?» – говорю я. «Все что угодно, только не бомбежка». Я говорю: «Ты не понимаешь трагедии, Россия перестанет существовать». Он отвечает: «А сейчас? За двадцать три года создался такой клубок лжи, предательства, убийств, мучений, крови, что его надо разрубить. А там видно будет».

Я сегодня заходила в церковь под грохот дальнобойных орудий. Невесело. Что-то нас ждет?