Дневник. Том 1

У меня больше вырезают, чем мне дают, но и то хорошо, все готово. А в магазинах нет ни крупы, ни мяса. В столовую надо приносить свои ложки: все ложки раскрали, подозревают беженцев, эвакуированных из захваченных местностей, которые здесь столовались. Уж не знаю кто, но все ложки пропали. Style russe[880].

Денег нам в глазном институте не платят. Хорошо, если он восстановится, бомбу уберут. В противном случае, не знаю, что и делать. Надо будет куда-нибудь устраиваться, т. к. средств к существованию больше нет. Осталось 30 рублей. Я подсчитала, что́ стоил мне ноябрь месяц – хлеб, продукты, обеды, оказалось, 100 рублей 92 коп. За август, сентябрь и октябрь я заработала 613 рублей, из них послала девочкам 300 рублей и заплатила Е.Д. Бренстедт долг ей Ирины Вольберг 60 рублей. Правда, у меня были еще 750 рублей, присланные Юрием Александровичем, из них 400 пошли на квартирную плату и общее хозяйство. Сейчас надо приниматься за работу, очевидно, опять сестринскую, и не хочется. Нервы все-таки в таком состоянии, что лучше всего сидеть дома и при бомбежке идти в бомбоубежище. Распустились.

Сын нашего управдома Антонова, юноша лет 16, вчера, вернувшись после бомбежки, рассказал Васе, что видел на углу Литейной и Пестеля лежащую на мостовой оторванную человеческую руку.

Писем ниоткуда нет никаких.

4 декабря. Ощущение всеобщего бегства из города. Уехала З.К. Яковлева из нашего дома. Уехала с М. Котовой на военных машинах. За ними приехал легковой автомобиль, выкрашенный в белую краску, и небольшой фургон Красного Креста, тоже размазанный белым (с вытянутой трубой, по-видимому обогреваемый). Ехала с ними еще военная дама с тремя маленькими детьми, которые и погрузились в фургон. З.К. взялась опустить мои письма девочкам и Римскому-Корсакову и обещала сама свезти письмо Леле.

Муж Зинаиды Кондратьевны работал в обкоме, т. е. в областном комитете партии, – такие, конечно, все едут. Сейчас только что была коротенькая тревога; понесли детей вниз, я пошла тоже и остановилась с Mme Вульф в коридоре. «Вы едете, уходите?» – «Никуда». Она: «Знаете – я совершенно извелась от всех этих разговоров. Все уходят пешком, идти около 200 километров. Вещи везут на машинах, уходят медвузы, но ведь это безумие. Мне около 50 лет, я много зарабатывала, но все шло на то, чтобы питать дочерей. Зато у них нет валенок, нет платков, вообще идти мы не можем. И я никуда бы не двинулась. Но я еврейка, и я боюсь, что Ленинград могут не отстоять, что его может постигнуть судьба Ростова, что какое-то время он может быть в руках немцев. И это страшно. А ехать куда? Я здесь буду голодать на своем стуле, там я тоже буду голодать, но неизвестно где». Я ее спросила, неужели она верит во все те ужасы, которые немцы творят с евреями и которым я не доверяю. «Нет, это факт».

И еще ужасно, что мы ничего не знаем, ничего нам не сообщают, внезапно мы узнаем, что Ростов взят нами у немцев, тогда как о взятии его немцами мы ничего не знали.

Заходил сегодня Гипси: «20 лет я работал в коллективе, а еще раньше в детском театре в Краснодаре, откуда меня вызвали Е.И. Васильева и Маршак. Мое отношение к театру, к работе, к коллективу ставилось всеми в пример, а теперь я Фирс, которого забыли в “Вишневом саду”»[881].

Вася с Наташей загорелись желанием уезжать на лучший корм, завтра Наташа едет хлопотать. Иначе, как в самолете, и думать нечего уезжать. Молодежь – студентов университета, Медицинской академии[882], Морской медицинской академии[883] – отправили пешком. Но сегодня уже есть слухи, что на Ладоге где-то обстреляли пешеходов и такая эвакуация приостановлена. Теперь, пока Сонюша больна, конечно, и думать нечего о поездке.

У меня в комнате 6½ градусов. Невзирая на это, я утром вымылась до пояса ледяной водой, и вот даже могу сидеть и писать. Но, конечно, это тяжело.

9 декабря. Несколько дней нет налетов, и тут только и ощущаешь, какого огромного напряжения нервов стоят эти бомбежки. Когда их нет, когда нет этого острого ощущения летящей над тобой шальной смерти и разрушения, чувствуешь себя словно выздоравливающей после тяжелой болезни.

10 декабря. Катя Пашникова рассказывает, что среди рабочих мужчин очень многие опухли так, что еле глаза видны. Женщины тоже, в особенности те, у которых ребята. Кто-то из рабочих видел по дороге двух замерзших людей; одного около Мечниковской больницы[884]

. И все идут мимо них не останавливаясь, никто их не подымет.

«Ну еще бы, – сострил кто-то из рабочих, – вот если бы лошадь упала, так сразу бы все к ней с топорами бросились». – «Зачем с топорами, – заметил другой, – и так бы разодрали на части».

Люди вырывают у детей и женщин хлеб, воруют все, что могут. В доме № 15 по Литейной живет сестра из нашего института Элеонора Алексеевна Иванова. Бомба разрушила ее квартиру, но вещи остались, их можно было бы восстановить. Так с кушетки, недавно обитой, уже успели содрать обивку и отпилить ножки.

Несчастный народ.