Дневник. Том 1

Говорят, немцы перед взятием Киева сбросили дымовые безвредные бомбы. Дым заполнил улицы и дома. Когда дым рассеялся, на каждом углу стоял шуцман. Sе non è vero, è ben trovato[864].

Соня была в миноре. Старики ее очень хвалят, а снизу, конечно, интриги: «Как это со стороны, из эстрады, пришла и сразу в героини». Я ей прочла длительное наставление о том, что интрига в театре всегда была и будет и что надо на это идти, бороться, добиваться своего и побеждать. И если Вольперт это не нравится, не обращать внимания.

Чуть не каждый день получаю открытки и письма от девочек. Я очень за них беспокоюсь, у них так мало теплых вещей. Послала сегодня еще 50 рублей – значит, всего уже 260 рублей. Написала, чтобы заказали валенки. Посылку, конечно, уже не послать.

От Лели открытка. Сколько ей, бедняге, на старости лет приходится передряг переносить и мыкаться по белу свету.

А немцы и в Таганроге, и в Малоярославце, и Твери.

23 октября. Проснулась сегодня с обрывком фразы «у Бога», – откуда это? – и вдруг вспомнила: «Легкой жизни я просил у Бога, – Легкой смерти надобно просить». И я шла в госпиталь, и там все утро звучали во мне эти чудесные стихи Бунина[865]. В особенности сейчас приходится просить легкой смерти; «безболезненна, непостыдна, мирна и доброго ответа на судище Христове»[866].

Дождь, грязь, но, может быть, благодаря этому известная тишина. Или все силы направлены на Москву? Бедная Москва. Юдина там. Давала недавно концерт. Где Надя Верховская, где Римский?

24 октября. В «Московской правде» статья политрука В. Величко[867]: многодневные бои на дорогах к Москве. Статья, не похожая на обычные наши фанфаронады. Если бы у нас так писали, так позволяли писать, и дух был бы у нас другой.

Дух замирает от ужаса, сколько поляжет там наших, сколько полегло. Во имя России, имя которой правители не решаются произнести. Что будет? А статья Толстого отвратительна. Хвастовство, хвастовство и хвастовство. А сам давно сбежал. «Мы делаем шах королю…»[868] Хорошенький шах.

И почему немцы везде с превосходящими силами? За тысячи верст от своей базы – и все с превосходящими силами. Где же наши миллионы?

Не могу об этом думать. И вижу перед собой Еремушку без рук, без глаз, с ясным, светлым лицом и нежным ласковым голосом.

Слухи, что кто-то видел листовки, предупреждающие, что 26-го начнется усиленная бомбежка. Что мы, бедняки, можем делать? Прятаться в бомбоубежище и погибать.

Васе страшно хочется работать. Его семья меня раздражает. Они все у нас живут, видят, что Вася замерзает в своем поношенном пальто. Полушубок он по-шапорински оставил в Москве у Ю.А. Я вижу у бабушки валяющийся прекрасный ватник, его подстилают Алеше в бомбоубежище. Я обрадовалась и прошу дать его Васе под пальто. «Ах нет, из этого будет шуба для Алешеньки!»

А покрыть шубу Алешечки хотели Галиным детским пальтишком. Миша, Катин муж, привез из-за границы несколько костюмов и отрезов на костюмы, но дать сыну что-либо из этого им жалко, не лучше ли взять у моих нищих девочек. Все деньги, которые Ю.А. когда-либо давал на обмундирование, шли на Наташу, Вася гол как сокол. А им жалко ему дать ватник. И раздражают эти все сладкие названия: алешечки, маргошечки, туки, тяки и пр. Я живу теперь отдельно, хожу в столовую и там эфемерно питаюсь.

Наташа принесла из ТАССа слух, что на заводах проводятся митинги о том, что рабочие «просят» снизить хлебный паек в пользу Красной армии.

Мы знаем, как проводятся эти резолюции. Сейчас мы погибаем на 200 граммах. Что же будет, если мы будем получать 100 грамм? Я погибну, в особенности если это надолго.

А хочется досмотреть картину до конца.

26 октября. Вчера я стояла в очереди перед столовой, кто-то меня окликнул: «Здравствуйте, Любовь Васильевна». Смотрю – мальчуган лет 10, в ушанке. «Не узнаю, как тебя зовут?» – «Я Аркадий – Аркадий Корабельников». Их семья поселилась в части нашей квартиры в Детском, другую половину – нашу столовую, переднюю и кухню – занял горе-художник Ахрамюк. Аркадий рассказал, что они и многие другие наши соседи давно уже выселились из Детского; половины нашего дома уже не существует. А Детское сейчас «нейтральное».

Бедное Детское[869]. Я боюсь думать о кладбище, об Алениной могилке. С июня месяца я там не была. 3 июня, в день именин, я свезла фиалок на могилу. А с тех пор, как началась война, я осталась без денег, надо было девочек отправить и т. д. Кладбище рядом с аэродромом. В каком оно виде – страшно подумать. Алена, детка моя, я тебя оставила на произвол судьбы. Когда я туда попаду?

Если только я уцелею и у меня будут какие-либо средства, перевезу могилы в Александро-Невскую лавру[870]. А папина могила – что-то с Ларином?