Дневник. Том 1

Вчера, когда я вернулась из госпиталя, Катя Князева встретила меня с хохотом: «Вы ничего не знаете? Катя потеряла ваши хлебные карточки, у нее украли сумку, где были все ее деньги, 300 рублей, паспорт, ваши и ее хлебные карточки, все карточки на масло». Мне стало страшно. Как прожить шесть дней без этих несчастных 200 грамм, которые все-таки являются главным plat de résistance[871]. Утром я поехала на Обуховский рынок[872] поискать хлеба. Конечно, ничего не нашла, но не жалею, что съездила. Народ страшен. Это какие-то брейгелевские карикатуры на людей. Все ищут пропитания, хлеба, капустных листьев. Ободранные, с желтыми, изможденными лицами, заострившимися носами, провалившимися глазами. Огромная очередь за капустными листьями, там драка и визгливые ругательства баб. У чайной очередь впирается в дверь, туда старается протолкаться маленький мальчуган лет 8. Взрослый мужчина хватает его и отшвыривает от двери, мальчуган катится кубарем, вскакивает на ноги и с ревом опять лезет в дверь, его не пускают бабы, крик, рев. Женщина с желтым треугольником вместо лица стоит с двумя крошечными желтыми кочешками капусты и пытается променять их на хлеб, девочка меняет пол-литра молока на хлеб, на нее кричат, угрожают милицией. Страшно. Несчастный народ. Скоро мы начнем пухнуть, как в 18-м году.

Вернулась домой, Вася меня заставил взять у себя кусочек хлеба, который я взяла с болью в сердце; что можно взять из полуфунта. Пошли мы с ним в кафе «Бристоль»[873]

, съели по супу из протертой чечевицы с намеком на плавающие в нем гренки и по 25 гр. макарон с сыром. Вася взял лимонад. На бутылке красная наклейка с следующей надписью: «Не рекомендуется пить беременным, малолетним и почечным больным». Вася выпил всю бутылку, не слушая моих протестов: «Послушай, что опаснее: бомбежка, артобстрел, голод или лимонад с сахарином?»

Оттуда Вася поехал на симфонический концерт, исполнялась 4-я симфония и Фортепьянный концерт Чайковского[874]. Зал был полон, и Вася говорит, что никогда он такого наслаждения от музыки не получал, как сейчас.

Я же пошла в свою столовую, съела еще суп с макаронами и 25 гр. манной каши. Как я завтрашний день просуществую!

Из слухов: Беляковы, видевшие Надюшу Птохову, рассказали, что из всего высшего командного состава нашего флота, бывшего в Ревеле[875]

, уцелел один Птохов, которого тоже подобрали в воде. Будто бы немцы бросали листовки: «Сдавайтесь, все ваше начальство уже улетело и увезло с собой мумию».

У нас что-то тихо. Вероятно, все силы немцев брошены сейчас на Москву и Юг. Часть нашего двадцатичетырехлетнего позора смывает сейчас с России все тот же мужик. И за ним будет будущее.

Сегодня заходили Белкины. Он говорит, что приходится теперь слышать фразу: сами поставили, сами и сымем. Кого поставили, кого сымем, неизвестно.

‹…›[876]

говорят, что А.А. Ахматова улетела из нашего Ленинграда[877], Зощенко тоже. Жаль, я все к ней собиралась.

30 октября. Прошел и октябрь. Немцы нас опять вспомнили, прилетали вчера, третьего дня. А дальнобойные все время обстреливают наши пригороды, за Невской заставой, у завода Марти, Путиловский завод. «По стратегическим соображениям» нашего Великого стратега мы оставили Юзовку[878]

, Харьков, с легкостью немцы взяли Украину, Кривой Рог, Донецкий бассейн, отрезали Крым, отрежут Кавказ и Баку – а наши все силы брошены на защиту двух столиц. Наши же войска вокруг Москвы и Ленинграда могут быть зажаты в железном немецком кольце. Ужас. Не хочется об этом и думать. Сейчас все заняты мыслями о пропитании, ищут дуранду, отруби, а мы – пропуска в столовые. Опять ездила в Управление по делам искусств. Если Боровков мне завтра не даст трех пропусков, дело будет дрянь.

Что делается в Москве и под Москвой, нам неизвестно, в газетах не пишут.

Наташа принесла слухи из ТАССа, что там начались погромы. Говорят, что москвичи в панике. Мне страшно думать о бедной Москве.

Вася подал заявление о принятии его в Пожарную охрану на улице Росси, 2. Вася все делает нелепо, шиворот-навыворот: у него больные почки, больное сердце, а он – в пожарные! Хочет иметь I категорию. Вместо того чтобы сейчас пробиваться в театр, когда художников осталось в городе мало, и работу, хотя бы не очень выгодную, найти можно. И ничего и слышать не хочет.

31 октября. Обтерпелись. Когда грохочут дальнобойные, я закрываюсь с головой и засыпаю, будь что будет. Люди стоят в очередях, катают детей на саночках по бульвару. Г. Попов ищет спекулянтку, чтобы поехать за город и что-нибудь достать, конины или картошки.