Дневник. Том 1

Я очень боюсь, что влияние Чупятовых делается все более отрицательным. Они так приучили [Васю] к условности в цвете, что, оставшись один на один с природой, он в ней ничего не понял и не увидал. Он пробыл два месяца за Лугой, привез этюдов двенадцать, в которых даже намека на природу нету. Природа была только поводом к этюду. Все написаны желтой краской – это в июле и августе, когда не было ни одного желтого листа. Условны все до последней степени и малоинтересны. Теперь он у Чупятова начал рисовать. Вчера он принялся дома рисовать Геню и за вечер нарисовал какую-то дыню – это называется искать форму. Я понимаю, но зачем же убивать всякую непосредственность, всякое самостоятельное видение натуры. Это очень страшно для Васи, поддающегося не то что влиянию, а просто гипнозу. И не знаю, что предпринять, школ нет. Ему же надо se retremper au réalisme[570]. Но с ним говорить нельзя.

8 ноября

. Алена и Вася одинаково воспитывались, Вася больше видел моей трудовой жизни, а какая разница в натурах. В Васе мне все чуждо и непонятно, а в Алене все было такое родное, понятное и дорогое.

В Васе болезнь, страдание, слезы вызывают отвращение и злобу. Когда мне на днях сделалось плохо и я осталась ночевать на Канонерской, вызвала врача, он встревожился: «Это меня ужасно расстраивает. Ведь ты должна понимать, что если ты тюкнешься, как это подействует на мое настроение!»

Алена была вся – жажда знания. Прочтя «Принц и нищий»[571]

, она заставила меня пересмотреть и рассказать ей всю английскую историю; тут, на счастье мне, подвернулась очаровательная история Англии Киплинга[572]. Маленький Ларусс[573]

всегда был у нее в руках. Читая что-нибудь из русской истории, ей непременно хотелось знать всю общеевропейскую историческую ситуацию эпохи. Вася ничего не хочет знать и ничего не читает. Не в моих силах заставить его читать. В 20 лет должен быть собственный внутренний интерес.

Вчера Вася показал начатый без меня только в рисунке натюрморт. Ступка, слон и зеленая рюмка на столике. Все предметы стояли веером друг к другу. Чупятов так пишет, утверждая, что оси предметов, ввиду того, что земля круглая, не могут быть параллельны. Это, конечно, смехотворно. На площади в 50 сантиметров! Я попыталась Васе доказать, что если он хочет чего-нибудь добиться в искусстве, то сейчас, когда он учится, ему надо руководиться только природой, натурой. Я показала ему его собственный натюрморт, писанный акварелью, 33-го года, из тех же предметов, с такой любовью сделанный. Показала рисунки Врубеля, Ван Гога (его любимых художников) – как они искали натуру, не становясь натуралистами. Только в этом талант – передать природу через свои мозг и глаз. А фигурянье и нарочитая условность приводят в тупик. Вася много кричал и ругался. Но смахнул рисунок и нарисовал наново. Мое присутствие для него необходимо. И этого я дать ему больше, увы, не могу. Сейчас наше матерьяльное положение таково, что без моего заработка мы бы не просуществовали. Жизнь, несмотря на некоторое удешевление, очень дорога. Толстовский дом рухнул, как карточный домик. Боже мой, как легко люди разбивают все самое дорогое в жизни из-за голой физиологии. Двадцать лет жизни душа в душу с Натальей Васильевной, взрослые, талантливые дети, дом, форма жизни – все насмарку, к черту, из-за чего? Что это – любовь, страсть? Ничего похожего. Разве это чувство? В 53 года старик распалился. Он говорил Старчакову: «Я хочу любить, любить кого бы то ни было». Был увлечен Тимошкой, вдовой Макса Пешкова. Она не сдавалась. Наталья Васильевна нашла стихи А.Н. к Тимоше, и с этого начался разрыв. Тогда-то она уехала в Москву, была у Тимоши, предлагала ей А.Н., говоря, что ее заботит только его счастье. Тимоша отказалась. Наталья Васильевна решила уехать из Детского и сделала ошибку. Она мне говорила: «У нас будет чудная квартира, я буду учиться, потом буду работать в ВОКСе[574] или в НКИД[575]

, я буду думать только о себе. Все заботы о других – это псу под хвост. Надо быть эгоисткой. Я заведу себе белье, как у куртизанки, хочу быть очень нарядной, хочу жить только для себя».

Это была бравада, и вместе с тем в ней была надежда, что А.Н. без нее не проживет. Она уехала, поселив в Детском Людмилу Баршеву. В конце августа Людмила зашла ко мне, у меня с ней всегда были очень, дружеские не дружеские, но с моей стороны очень доброжелательные отношения. Ее расход с мужем, смерть пасынка были окружены каким-то драматическим флёром, она нуждалась, работала, болела, мне как-то всегда было ее жалко. И Наталья Васильевна относилась к ней очень хорошо.

Людмила рассказала мне о желании Натальи Васильевны, чтобы она сделалась секретаршей А.Н., заменила ее по приему гостей и т. д., а А.Н. попросил еще, чтобы она и счета от кухарки принимала. Жалованье ей предлагали 300 рублей на всем готовом.