Дневник. Том 2

Сегодня утром я был на похоронах Реньо *. Огромное стече

ние народа. Над гробом этого молодого таланта мы плачем по

Франции. Сколь ужасно это равенство перед страшной смертью

от пушечного или ружейного выстрела, поражающего гения

наравне с ничтожеством, драгоценную жизнь наравне с беспо

лезной!

Я мечтал заказать ему портрет моего брата, такого же раз

мера, как портрет Нильса Барка, написанный им для графини.

Мой брат не будет воскрешен этим молодым талантом, и мне

слышится в звуках рожка и рокоте барабана глухое «De profundis» 1 по убитому. Я видел, как за его гробом скорбной тенью

шла молодая девушка во вдовьем уборе. Мне сказали, что это

его невеста.

После похорон я зашел в лавку Гутиля, где выставлена, еще

без рамки, акварель покойного, которая являет вам Марокко,

как видение из «Тысячи и одной ночи».

Огонь прекратился *. Отправляюсь побродить в окрестностях

Отейля. Какая-то женщина кричит своему соседу: «Мы еще

сидим в подвале, но собираемся выбраться наверх».

Дыры в крышах, царапины на фасадах, но, по правде го

воря, материальный ущерб невелик сравнительно с тем желез

ным ураганом, который пронесся у нас над головой. Только

на полоске земли между виадуком и Отейльским кладбищем,

сплошь изрытой трехметровыми воронками, снаряды ложились

так густо, словно повторяли в огромном масштабе планомерные

землеройные работы, проделанные строителями баррикад в

Пуэн-дю-Жур.

У заставы Микеланджело поднимаюсь на виадук. В Сен-Клу

горит сто домов: это иллюминация, которую устроили пруссаки

в честь своей победы. Раненый солдат, облокотившись на пара-

1 Из бездны [воззвал...] ( лат. ) .

109

пет, замечает: «Тошно смотреть на это!» У заставы Пуэн-дю-

Жур грузят на подводы снаряды с новыми медными наконеч

никами, снаряды, которые больше уже не понадобятся.

По пути домой мне приходится уклоняться от антраша

пьяных мобильных гвардейцев, которые справляют наше пора

жение, танцуя в надвигающейся тьме.

Суббота, 28 января.

Журналисты счастливы, они прямо-таки горды тем, что

сделала Республика для Национальной обороны. С гордостью

приводят они лестные отзывы пруссаков о нашем героизме и

почти надеются, что те признают Трошю великим полководцем.

На фоне показной бодрости наших войск утешительно

видеть искреннюю скорбь, которой пронизано все существо мо

ряка, проходящего мимо меня со свертком под мышкой.

Не устают говорить о бездарности правительства вообще,

о тупости каждого члена правительства в частности. Шарль

Эдмон рассказал мне, какую удивительную глупость изрек

при нем Эмманюэль Араго, этот старый газетный волк: «Мы

приготовим пруссакам прекрасный сюрприз, ничего подобного

они не ожидают; это немало поразит их, когда им вздумается

войти в Париж». Поскольку слушатели знали цену этому уму,

они ждали греческого огня *. Но то, что последовало, не назо

вешь даже греческим огнем. С минуту потомив присутствующих,

Эмманюэль разродился следующим заявлением: «Пруссаки не

найдут правительства, с которым они могли бы вести перего

воры, ибо нас уже здесь не будет!»

Обхожу кварталы, подвергшиеся обстрелу. Повсюду во

ронки, вмятины, отбитые углы: однако, не считая снесенного

пилястра на фасаде магазина Подметальщица, ничего катастро

фического. Население, решившее жить в подвалах, могло бы

спокойно, не подвергаясь большой опасности, целый месяц вы

держивать сильнейший обстрел. В этих кварталах встречаешь

ручные тележки, на которых везут мебель; кажется, здесь воз

рождаются и жизнь и движение.

Человек в белом плаще говорит, протягивая кондуктору

омнибуса снаряд: «Подержите-ка эту штуку, пока я взберусь

наверх, но будьте осторожны. Черт возьми, будьте осторожны!»

Бюрти подтвердил мне, что мистическое воззвание Трошю,

о котором говорил Бертело за обедом у Бребана, действительно

существует — это приказ о девятидневных празднествах в честь

пресвятой девы, которые должны завершиться мираклем. Если

110

это правда, то какова ирония: Франция вручила дело своего

спасения человеку, чье место в Птит-Мезон! *

Воскресенье, 29 января.

Возвращаются солдаты мобильной гвардии, они проходят

под моими окнами, осыпаемые бранью национальных гвардей

цев, которых полно на бульваре.

Я отправляюсь посмотреть морскую батарею в Пуэн-дю-

Жур. Весь сад Гаварни изборожден траншеями, изрыт слева и

справа глубокими воронками, в дно которых вонзились нера

зорвавшиеся снаряды. Какой-то национальный гвардеец, во

оруженный киркой, выкапывает снаряд, ушедший в мерзлую

землю, а рядом его жена согнулась под тяжелым мешком.

Бедный сад Гаварни! «Домик торговца требухой» стоит с про

битой снарядом крышей, и кажется, этот снаряд разворотил

всю внутренность дома. В уютной зеленой ложбинке повалены

последние сосны, а увитый плющом грот — салон прохлады —

превращен в укрытие, и оттуда торчит печная труба.

Я снова выхожу на Версальскую дорогу. Здесь, надо при

знать, — следы обстрела значительны. Все дома либо пробиты

снарядами насквозь, либо скошены осколками, а десяток пос

ледних по обе стороны дороги, у самых укреплений, светятся

как решето. В № 222 снаряд, пробив лавку некоего Президи-