Добро не оставляйте на потом

Маршрут, которого придерживался Антика, начинался в западной части Глазго и заканчивался у пирса. В свои семьдесят он частенько задавал себе вопрос, сколько еще протянет на этой работе. У него были постоянные покупатели, но конкуренция росла с каждым днем. В тележках вновь прибывших итальянских иммигрантов уже лежали невиданные ранее лакомства: козинаки из арахиса, сахарная вата, горячие вафли с кремом. В том, что касалось торговли, Антика оставался верен себе. Следуя по маршруту, он неизменно запевал песню, обычно итальянскую народную, и его старый трюк срабатывал. Он знал, что дети выбирают его тележку не потому, что джелато в ней вкуснее, а потому что им хочется поглазеть на трехпалого человека. Еще в юности Антика лишился двух пальцев на правой руке после несчастного случая в каменоломне. Свое увечье он даже превратил в преимущество.

– Генерал Антика! – Стоявший на другой стороне улицы Мак-Викарс приложил руку к козырьку, прежде чем подойти к разносчику.

– Где пропадал, капитан?

– В море, где же еще. На какое-то время застряли в Марселе.

– Повезло тебе, Мак-Викарс. Франция, красивые женщины…

– У меня глаза устали на них смотреть. – Мак-Викарс полез в карман. – Как насчет джелато?

– Такое пойдет? – Антика зачерпнул ванильное мороженое в стаканчик и протянул Мак-Викарсу. – Деньги оставь при себе. Нашим морякам нужны силы.

– Думаешь, мы ввяжемся в войну?

– Вот-вот. И не только я так считаю. Все парни в пабе об этом говорят. А уж им-то я больше верю, чем газетам.

– Не знаю, хватит ли духу у твоего друга дуче.

– Он мне не друг. Он позорит мой народ. Помнится, мать говорила, что итальянцев нельзя считать хорошими, просто потому что они итальянцы. Везде есть хорошие и плохие люди. Как там твоя матушка? Я давненько ее не видел.

– Синьора Мак-Викарс сидит в старом доме, закрыв все ставни. Она уже пережила одну войну, так что сейчас решила прятаться, пока Англия не определится. Если мы вступим в войну с Германией, она спустится в подвал и просидит там до ее окончания.

– Печально это слышать.

– Все это слишком тяжело для нее.

– Ей стоит уехать из Глазго в деревню. Твой брат сможет о ней позаботиться?

– Боюсь, это будет непросто. Его преподобие Мак-Викарс сейчас в Новой Зеландии с очередной миссией, обращает местных язычников.

– Тогда пусть остается там, пока не минуют неприятности.

– Ты не знаешь моего брата, он как никто умеет избегать неприятностей.

– В отличие от тебя.

Мак-Викарс усмехнулся:

– Это точно. Кстати, во Франции я встретил одну из ваших. Итальянскую медсестру.

– Как ее зовут?

– Доменика.

– Означает «воскресенье».

– Кабрелли.

– Кабрелли? Хм. Она, похоже, из Тосканы.

– Городок Виареджо на берегу моря. Знаешь такой?

– Bella! Пляж тянется на многие мили.

– Я как раз ходил по Лигурийскому морю.

– Так вот почему у тебя так глаза блестят. Кто-то ждет тебя на берегу.

– Не уверен. Я уже несколько недель не получал писем. Хотя кто знает, может, монахини заставили ее рыть окопы на юге Франции и ей некогда писать.

– Шутить-то ты шутишь, но тебе не смешно, – заметил Антика. – Тебе нравится эта девушка.

Мак-Викарс задумался на мгновение.

– Очень, друг мой.

– Самая желанная женщина обычно всегда недоступна.

– Разве, Антика? Я с тобой не соглашусь. Знаешь, сколько портов на побережье? Не сосчитать. А знаешь, сколько женщин живет в портовых городах? Не сосчитать. И вот он я, одинокий мужчина. Один-единственный мужчина в море женщин, жаждущих его потопить.

– Va bene! Пусть их сотни. Тысячи. Но тебе-то нужна одна. Только одна девушка может тебя спасти. – Антика позвонил в колокольчик на тележке и подтолкнул ее в сторону пирса. – Девушка Кабрелли. Ее имя звенит как колокольчик. – Старик вновь дернул за язычок. – Bellissima!

22

Марсель

Июль 1939 года

Сад Ангелов в больнице Святого Иосифа служил надежным убежищем для сестер и источником дополнительного дохода для монастырского кошелька. Монахини выращивали там овощи и лаванду, читали молитвы у святилища Девы Марии и разводили пчел в ульях. Черные деревянные ящики стояли в ряд вдоль задней стены, увитой изящными лианами с оранжевыми цветками.

– Кабрелли, идите сюда. – Сестра Мари Бернар позвала Доменику, прежде чем разжечь дымарь[101].

Доменика прикрыла рукой глаза от солнца, проходя между грядками с салатом, огурцами и желтыми перцами. В воздухе словно вихрился черный снег, но, подойдя поближе, Доменика поняла, что это рой пчел, кружащих над своим ульем. Монахиня размахивала вокруг улья дымарем – ржавой банкой с конусообразной крышкой. В банке горели кедровые щепки, и белый дым загонял пчел обратно в улей, словно солдат в окоп.

– Разве вам не нравится запах? – спросила сестра, закрывая крышку на банке. – Мне он напоминает моего дорогого отца, курившего сигары. Кедр горит как табак, быстро и чисто. Ваш отец курит?

– Нет. Иногда может понюхать табак.

– Значит, балуется табачком. Так и было задумано Господом. И вреда от этого нет, а вот каждодневное пристрастие пользы не принесет.

– Я не курю, сестра.

Монахиня улыбнулась: