Добровольческая армия в «Ледяном» походе

Интересно заметить, что В.И. Ленин в статьях и выступлениях, приходящихся на период 1-го Кубанского похода, много раз упоминает Корнилова, неизменно имея в виду его имя как один из символов военной контрреволюции, но никогда – в связи с текущими событиями на Юге России. Исключение составила лишь гибель Корнилова и ее обстоятельства. Выступая в Московском Совете рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов 10 (23) апреля 1918 года, В.И. Ленин говорил: «В результате нашей борьбы с контрреволюцией мы видим такую крупную победу, как тот факт, что первый по смелости контрреволюционер Корнилов убит своими же собственными, возмутившимися солдатами»[485]. Деятельность «первого по смелости контрреволюционера», конечно, не могла оказаться совершенно вне внимания политического руководства страны, однако ее масштабы и влияние на положение в Советской России в реальности были таковы, что Председатель Совнаркома мог позволить себе судить о ней по сообщениям газет.

Рассматривая 1-й Кубанский поход в военно-поли-тическом аспекте, важным представляется выявить и проанализировать его стратегические цели: процесс их выработки, содержание и трансформацию по ходу развития событий.

Отступление Добровольческой армии из Ростова, будучи сугубо вынужденной мерой, первоначально имело совершенно очевидную цель – спасение армии от полного разгрома. Однако уход в степи сам по себе не решал поставленной задачи. Восстановить отчасти положение дел могло перенесение базы формирования добровольческих сил в более благополучный регион. В начале февраля 1918 года в подобном качестве могла рассматриваться лишь Кубанская область, где, несмотря на сложную обстановку, сохранялась власть краевого правительства.

На момент принятия решения о движении на Кубань добровольческое командование практически не имело перед собой качественной альтернативы Екатеринодарскому направлению, которое с точки зрения стратегической перспективы, конечно, выглядело весьма уязвимым. Екатеринодар в самом ближайшем будущем ожидала судьба Новочеркасска, и вопрос состоял лишь в том, насколько присутствие Добровольческой армии на Кубани оттянет этот момент. Впрочем, добровольческие начальники при обсуждении «екатеринодарской директивы» не заглядывали так далеко, и, как видно из воспоминаний участников, больше всего сомнений вызывали у них трудности перехода[486].

Ошибочным признавал это решение генерал Н.Н. Головин, чье отношение к военачальникам белого Юга России лишено обычного для эмиграции пиетета. Подчеркивая иррациональность целей Добровольческой армии, Н.Н. Головин писал: «…стратегия “погони за синей птицей” – плохая стратегия; в крайней форме она напоминает Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами»[487]. Своеобразную оценку дает Н.Н. Головин роли Добровольческой армии в развитии гражданского конфликта на Кубани: «Появление Добровольческой армии, предводимой Корниловым… содействовало формированию из оседавшей на Кубани солдатской массы большевистской вооруженной силы»[488]

. Верные по сути и самобытные на общем фоне эмигрантской историографии выводы Н.Н. Головина являются, однако, выводами post factum и продиктованы, по всей вероятности, предвзятым мнением автора.

В силу своих незначительных размеров Добровольческая армия не могла претендовать на стратегическую инициативу и в течение всего 1-го Кубанского похода находилась в полной зависимости от сложной, быстро меняющейся общественной, военной, революционной обстановки на тех территориях, где ей приходилось действовать. Реальным содержанием «екатеринодарской директивы» было не просто занятие города или области, а объединение с вооруженными силами кубанского правительства. Поэтому, когда в Кореновской добровольческому командованию стало известно, что Екатеринодар занят советскими войсками, Корнилов не рискнул продолжить прямое продвижение к кубанской столице, до которой оставалось 2–3 перехода. В приказе по Добровольческой армии № 63 от 5 (18) марта определенно говорится, что поворот на юг к Усть-Лабинской совершается «с целью соединиться с Кубанскими добровольческими частями»[489].

Вновь и окончательно Екатеринодар стал целью Добровольческой армии после объединения с кубанским отрядом в Ново-Дмитриевской. Единственным реальным основанием для этого явилось небывалое до того момента усиление армии – до 6 тыс. бойцов. Предстоящее сражение, по мысли командования, должно было развиваться аналогично всем предыдущим боям 1-го Кубанского похода: решительная атака города, паника и бегство его защитников. Дальнейшие расчеты строились на том, что занятие кубанской столицы приведет к перелому настроений в крае в пользу Добровольческой армии, а усилия кубанского правительства по мобилизации казаков обеспечат ее пополнениями. Неблагоприятный вариант развития событий командованием не рассматривался, так как подразумевалось, что он будет означать гибель армии.