Дочь фортуны

С той же серьезностью, с какой Элиза подходила ко всем своим делам, она идеализировала своего возлюбленного – настолько, что в конце концов ее любовь превратилась в навязчивую идею. Она искала только безусловного служения до конца своих дней, хотела жертвовать собой и страдать, доказывая свое самоотречение, хотела умереть ради него, если такое потребуется. Ослепленная чарами первой страсти, Элиза не замечала, что ответное чувство не столь ярко. Ее возлюбленный никогда не пребывал с ней всецело. Даже во время самых пылких объятий на облаке занавесок душа его бродила где-то еще, то ли готовая улететь, то ли уже улетевшая. Хоакин раскрывался только наполовину и кратковременно, как в китайском театре теней, зато на прощание, когда Элиза была готова разреветься от неутоленного голода любви, он вручал ей очередное чудесное письмо. И тогда для Элизы весь мир превращался в зеркало, единственная цель которого – отражать ее чувства. Девушка возложила на себя тяжкую ношу абсолютной влюбленности, но не сомневалась в своей способности к полной самоотдаче и именно поэтому отказывалась замечать двойственность в поведении Хоакина. Элиза придумала себе образ идеального возлюбленного и вскармливала эту химеру с несокрушимым упорством. Ее фантазии помогали ей справиться с горечью после поспешных объятий, которые не позволяли ей выйти из темного лимба неудовлетворенного желания.

Часть вторая (1848–1849)

Известие

21 сентября, в день начала весны по календарю мисс Розы, в доме проветрили комнаты, вынесли на солнце матрасы и покрывала, завесили деревянную мебель и поменяли шторы в гостиной. Няня Фресия, ничего не заподозрив, выстирала кретоновые занавески в цветочек – она была уверена, что засохшие пятна – это мышиная моча. Она установила во дворе большие емкости с горячей водой, настоянной на корочках мыльного дерева, на целый день поставила занавески отмокать, подкрахмалила рисовой водой и высушила на солнце; затем две служанки их отгладили, занавески стали выглядеть как новые, и их повесили в гостиной – так начинался новый сезон. А между тем Элиза и Хоакин, безразличные к весенним хлопотам мисс Розы, кувыркались на шторах зеленого бархата – и были они нежнее, чем кретоновые. Холода миновали, ночи стояли ясные. Любовь длилась три месяца, и интервалы между письмами Хоакина Андьеты, напичканными поэтическими оборотами и пламенными признаниями, существенно увеличились. Элиза ощущала отсутствие своего любовника; порой она обнимала лишь призрак. Несмотря на тоску неудовлетворенного желания и на изматывающий груз многих тайн, девушка снова выглядела спокойной. Она проводила день все в тех же занятиях, по-прежнему читала свои книги и играла на фортепиано, переходила из кухни в комнату для рукоделия, не проявляя ни малейшего интереса к жизни вне дома, но, если мисс Роза ее просила, охотно выходила с ней, как будто не могла придумать ничего лучше. Элиза ложилась и вставала рано, как и всегда, ела с аппетитом и имела здоровый вид, но вся эта видимость нормальности возбуждала ужасные подозрения у мисс Розы и няни Фресии. Женщины не спускали с нее глаз. Обе сомневались, что любовный дурман мог испариться так быстро, но Элиза на протяжении нескольких недель не выказывала признаков душевного смятения, и мало-помалу они ослабили бдительность. «Может быть, свечи святого Антония на что-то и сгодились», – подумала индианка. «Может быть, это была и не любовь», – размышляла мисс Роза, хотя ей и не слишком в это верилось.

Известие о том, что в Калифорнии нашли золото, добралось до Чили в августе. Вначале это принимали за пьяные бредни матросов в борделях Альмендраля, но через несколько дней капитан шхуны «Аделаида» рассказал, что половина его экипажа дезертировала в Сан-Франциско:

– Золото там повсюду, его можно загребать лопатой, люди видели самородки размером с апельсин! Любой умеющий держать лопату станет миллионером! – У капитана глаза горели от восторга.