Дочки-матери

И со временем у всех сложилась вполне сносная жизнь. У Натальи, у Галины с Кефирычем. У всех, кроме Люси. Ведь до злосчастного интерната хоть какой-то дом у неё был, и даже не один. Очень скоро наивная Люся вообразила, что раз Таша её, то и дом не чужой. А вышло всё до обидного непонятно и странно. Иногда, лежа в темноте, она долго не могла уснуть, словно чувствовала, что надвигается что-то плохое и неправильное. А какое должно быть «правильное», Люся не понимала. Закадычная дружба с Надей случилась от безысходности. Со Светкой в гостях у Таши подружилась с радостью, а здесь хватило ума сделать вывод, что Кочеткову спокойней считать другом, чем врагом. Она устала вечно сидеть настороже и ждать от неё очередного подвоха или стычки. И если раньше утешалась, что потерпеть надо всего лишь до выходных или каникул и Надька исчезнет, а теперь? Люся изо всех сил пыталась находить в этой навязанной дружбе положительные стороны. Ну, во-первых, нравится это воспитателям или нет, Надя была негласной, но девочками признанной атаманшей. Да и среди мальчишек мало находилось желающих вступать с ней конфликт. А во-вторых, те, кого она благосклонно принимала в свою команду, могли рассчитывать на покровительство. Хотя опека эта так себе, та же Надя под дурное настроение вымещала на каждом свои личные обиды и неурядицы. Защита была совсем иллюзорной. Ну уж лучше так, чем вообще в одиночку. В придачу нахальная и разбитная Кочеткова знала о жизни куда больше, чем остальные, кто успел пожить в более-менее нормальной семье. В глазах девочек она обладала бесстрашием, что, конечно, придаёт налёт романтичной привлекательности. Очередная Надина выходка служила предметом для разговоров, зависти, эдакой лихости, и даже восхищения. Рядом с таким поводырём Люся чувствовала себя спокойней. А что, почти правая рука стала. Другие только на подхвате, а она и в потасовку может ввязаться, и «промеж глаз сунуть». В конце концов, Таша всегда напоминала, что за себя надо постоять, а не жаловаться. Сколько раз после очередной схватки Люся убеждала воспитательницу, что это не драка вовсе, а сдача. Не хотят слушать и всё тут. Мол, драться вообще нельзя, а девочке — тем более. Да что же стоять и ждать, когда тебе пинков отвесят, что ли? Когда первый раз решилась уйти без спросу, всю дорогу обмирала со страху, зато несколько дней чувствовала себя героиней наравне с Надькой. Даже тихонько улыбнулась, что наругали. Правда, узнав, что сообщат родителям, едва не заревела, глупая. Кочеткова враз успокоила:

— Не ссы, Ворона, чо они сделают? Ну надерут по заднице, не убьют же.

— Меня не дерут, — проглотив слёзы, пробормотала Люся.

— О! Тогда вообще чо носом тянешь? Поорут да забудут.

— А вдруг скажут: забирайте свою дочку, она хулиганит?

— Ты дура, что ль, Ворона? Сама подумай, заберут с интерната и как барыня домой вернёшься, дома станешь жить. Там свобода; куда хочешь иди, чо хочешь делай. Можно школу прогулять, ходи себе в кино или на аттракционы. Я бы давно ушла, только некуда. Мамку прав лишили, к ней не разрешат. Но я всё равно когда-нибудь убегу. В пятом классе точно. Может, она к этому времени пить бросит или на работу устроится. Тётьки из комиссии говорили. Если Оксана Петровна Кочеткова станет трезвая, то меня обратно отдадут. Да и ладно, не отдадут — сама сбегу.

— А чего же ты есть будешь, если мамка не работает? У нас Кефирыч зарплату носит. А тебе кто?

— Вот глупая ты, Ворона! А бутылки собирать? Знаешь, сколько за них денег дают? Думаешь, у меня откуда пятнадцать копеек в прошлый раз было?

— А чего мне не сказала? — укоризненно бросила Люся. — Я тоже денег хочу.

— Теперь обожди, нас вчера поймали, надо хоть с недельку тихо сидеть. А раз я из-за тебя осталась без гостинцев, ты у своих попроси халву, конфеты «золотой петушок» и ирисок.

И Люся, чувствуя свою вину, действительно делала заказ то матери, то в кои веки заехавшей тёте. Галина не спорила — да лучше на конфеты потратиться, чем домой забрать. Конечно, приходилось выслушивать суровую лекцию мужа, что, мол, губа ни дура, не леденцы просит. Но он так же как и супруга считал, что домашнее спокойствие дороже ста грамм проклятых ирисок.

И теперь все только терпели странное это сосуществование, придумывая вполне себе правдоподобные перспективы его развития. Наталья считала, что в память о брате практически исполнила свой родственный долг. Заботилась как могла, пока девочка была совсем маленькой. Теперь у неё какая ни есть семья, и Люся уже не малышка. Конечно, изредка можно и повидаться, но обязанности по опеке она с себя снимает с чистой совестью. Галя наслаждалась своей устроенной жизнью, о которой несколько лет назад и мечтать-то робела. А дочка — так чего ж, она же учится, не под забором же оставлена. Потом школу закончит и замуж выскочит — всё одно отрезанный ломоть. Вот Лерик — другое дело, его поднимать надо. Иван Никифорович и вовсе не собирался себе голову забивать. Думать ему, что ли, больше не об чем?