Дочки-матери

Галя старалась забирать дочку всё реже, старательно выдумывая причины и отговорки. Ну до того спокойно и прилично катилось житьё-бытьё без Люси, что и сравнить нельзя. Словно раньше была у неё одна судьба, неудачная, а теперь другая, о которой грезилось ещё девчонкой. Во-первых, законный муж не пропащий пьяница, а уважаемый человек — какой-никакой начальник. Неважно, что у него прежде была другая семья, это никого не касается. Во-вторых, отдельная квартира. И, как положено, ребёнок, родившийся после свадьбы. Вот как хорошо, всё по-людски, даже мечтать больше не о чем. Ну если только о стиральной машинке. А уж когда Лерика взяли-таки в ясли, Галя почувствовала, что жизнь её одаривает в награду за предыдущие мытарства. Она вставала рано, готовила мужу завтрак: бровки насуплены, деловая, хозяйственная. Провожала его на работу и отводила в ясли Валерочку. И после с чувством исполненного долга ложилась досыпать. Вставала часов в двенадцать, пила перед телевизором чай, неторопливо собиралась в магазин. И только часов с четырёх принималась за домашние дела. Словом, когда Ванечка с работы приходил, всё было нормально и прибрано — пусть только поверху — и приготовлено. Правда, супруг пару раз заикнулся, что раз ребёнок в ясельках, может, Галине вернуться на работу? Но доводы жены показались ему убедительными. Какая же работа при вечно хворающем Лерике? На больничном больше насидишься. Сегодня пошёл в садик, а завтра, глядишь, и простыл. В глазах Гали младший сын также выигрывал по сравнению с дочерью. Болезненный ребёнок служил оправданием всему. А здоровая Люся никак не могла бы избавить мать от работы. Да и вообще совершенно не вписывалась в жизнь, налаженную с таким трудом. С ней были связаны все неприятности, которые едва не поставили крест на Галиной судьбе. И чем меньше Люся находилась дома, тем лучше шла уютная размеренная жизнь. Она даже перестала каждый раз думать о Наташиной квартире, которая могла бы достаться дочке. Да ну её, родственницу эту нахальную. Одна обида да грубость. А толку с гулькин нос. Уж лучше вовсе родни не иметь, чем такую злыдню.

По всему выходило, что Ивана Никифоровича тоже устраивала семейная жизнь без падчерицы. Валерик — родной сын, тут и спору нет. Хоть и болезненный, да может потом выправится. Старший Колька — давно отрезанный ломоть, Иван Никифорович аж дни считал, когда алименты закончатся. Завёл карманный календарь и отмечал числа переводов, бубня под нос оставшиеся месяцы. Галя — не чета первой супруге, дура глупая, но к мужу — с почтением. Всё слушает, в споры не вступает, по каждому поводу с ним советуется и ни в жизнь решения не примет без его одобрения. И сыну внушает, мол, папа главный человек в семье, хозяин. А Люся словно ложка дёгтя в меду. Даже не ложка, а целый уполовник! Развязная, огрызается почём зря, ты ей слово — она в ответ десять. Прямо копия своей тётки. И мотается по дому как вечное напоминание, что женился на брошенке с ребёнком. Нехорошо это: вроде как он мужик так себе и особо выбора у него не было. А ему хотелось думать, что выбор был и польстилась на него женщина гораздо моложе по возрасту оттого, что он завидная партия, а не от тоскливой безнадёги.

Ах ты, вот и случилось неприятность, ну всё как предвидел Иван Никифорович. Позвонили из интерната, да не в будни, а в самый расчудесный выходной и ещё под праздник! Велели прийти на разговор, потому как Людмила Воронцова набедокурила. Галя испуганно запричитала:

— Ой, Ванечка, боюсь я одна-то. Как быть, присоветуй, а может, вместе пойдём?

— Ну щаз, сдурела? Сказано: родители, а я ей кто, ни папа, ни дядя — не пришей кобыле хвост. Твоя девчонка — тебе и отвечать.

Галя собрала на лбу складочки и, всхлипнув, затараторила, загнусила:

— Да как же это — одной? А начнут стыдить, срамить по-всякому, что воспитали плохо да мало навещаем. Или велят забирать совсем. Там, поди, начальников по школе не счесть и каждая накричит. Они с ребятишками работают, привыкли горлом брать. Ну, Ванечка…

Иван Никифорович смотрел на плачущую супругу с нескрываемым раздражением. Вот рохля! Шагу без поучений не может ступить! И внезапно аж застыл: батюшки, так это и хорошо, он же сам недавно радовался, что жена без него совершенно беспомощна. За хлебом сходить — и то уточнит, какой батон брать. А тут такое серьёзное дело. Насядут на неё воспитатели, и эта недотёпа глазами похлопает и всё проглотит. И они наверняка решат в свою пользу. Э, нет, надо бы обмозговать. Он сделал серьёзное лицо и, выдержав солидную паузу, медленно протянул:

— Вот что, Галина, дело, конечно, твоё, но я думаю, по-семейному надо решить. Ещё позвонят, скажи: с маленьким ко врачу иду, зайду через день.

— А через день-то, Ванечка, всё одно — страшно идти, — заканючила жена.

— Не ной, я, может, с тобой схожу, не решил ещё.

Галина на всякий случай всхлипнула ещё пару раз, чтобы супруг оценил её расстройство и не передумал.

Собирались серьёзно, словно шли в штаб о военных действиях рассуждать.