Дочки-матери

— Я так и подумала, что не в ателье куплено, — запела Наталья. — Вы уж мне поверьте, я толк знаю, столько лет с мехом работаю и на севере долго жила. Жаль, шапка не меховая, к такому воротнику — да из такого же каракуля!

— Ой, ну конечно, лучше, спорить не буду, — вздохнула чиновница. — Не хватило куска. Осталась полоска — носила в ателье, а там только руками развели: мало, на шапку никак.

— Знаем мы эти дела, — понимающе поджала губы Наталья. — Сама в ателье работаю. Нарочно так говорят — возиться неохота. Легче большой кусок изрезать — работы меньше. А тут пришлось бы соображать, а им, видать, лень.

— А вы думаете — можно? — в глазах Майи Леонидовны вспыхнул откровенный интерес.

— А мне и думать нечего. Знаю, что можно. Я бы смогла, — спокойно проронила Наталья, откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу.

— Хм, из узкой-то полоски? — недоверчиво протянула чиновница, хотя успела податься чуть вперёд, явно заинтересованная в ответе.

— Голубушка, Майя Леонидовна, да мех-то расшить можно бархатом в тон или другим мехом попроще. Ну, словом, увеличить размер полотна, чтобы понятнее было.

— И что, незаметно будет? — чиновница успела выйти из-за стола и пристально разглядывала воротник, мысленно пристраивая рядом на вешалке каракулевую шапочку.

— А… сколько…

— Ну, Майя Леонидовна, для вас-то! — сладко улыбнулась Наталья.

Чиновница быстро облизнула губы. В этот момент она удивительно напоминала лису, умыкнувшую из курятника самую жирную курицу.

Через несколько дней Майя Леонидовна получила каракулевую «боярочку», а Наталья — последнюю подпись для суда.

Несколько раз пришлось бегать к Даше Ярушиной за всякими подарочными мелочами, который муж её привёз из Индии как раз на такие случаи. Купила бусы из разноцветных камней. За коробочки Дашка взяла отдельно: украшения за тридцать пять, а коробки по три рубля. Сумку с выдавленными рисунками слонов и фигурками индусов. И пару жестяных банок с жасминовым чаем. Наталье давно казалось, что она не документы оформляет, а буквально выкупает Люську у всяких учреждений.

Зато две женщины из опеки, что были вместе с ней на суде, на все вопросы отвечали быстрее, чем Наталья успевала рот открыть. И само заседание прошло как-то скоро и в её глазах несолидно — буднично и просто. И получив наконец официальную бумагу, Наталья подивилась, какая она невзрачная, словно обычная справка. Неужели все мытарства ради этого клочка бумаги, что, несмотря на свой простецкий вид, указывает, кто является для Люси Воронцовой самой что ни на есть близкой роднёй и к тому же единственной.

В интернате предложили не забирать девочку сразу. Одна четверть осталась, пусть доучится, чего сейчас заморачиваться с новой школой на несколько недель. Наталья замялась: а что, может правда так сделать? Но Люська отчаянно трясла головой, глаза округлила до невозможности. Стало понятно, что закончится всё, как обычно, рыданиями. Ну и что с ней делать? Правда, по дороге домой Наталья сетовала:

— Ой, сглупили мы всё же. Надо было четверть доучиться. Подумаешь там, всего-то месяц или чуть больше.

— Нет, нет, не надо! Я где хочешь доучусь!

— Доучусь, — проворчала Наталья. — По-хорошему, так надо тебя на второй год оставить, разве плохие отметки за месяц поправишь? Вещи-то все собрала как следует? Проверила шкафчик там, тумбочку?

— Ага, всё прям до ниточки, аж огрызок и ручку сломатую. Девки сказали, забудешь чего, так вернёшься — это примета такая, а я туда не хочу.

— Вот нескладёшка! Огрызок-то хоть выбрось, вещи перепачкаешь. Что ты всё: девки да девки! Некультурно это, нехорошо.

— Так это ж не матное? — удивлённо пробормотала племянница.

— Всё равно нехорошо. Говори «девочки» или уж «девчонки».

— Ладно, — покорно кивнула Люся и, заискивающе глядя в глаза тёти, повторила: — Девочки сказали всё-при-всё забирать, как из больнички. У Тани бабушка в больничке была, она знает.

— Это все знают, — подтвердила Наталья. — Правильно, когда в больнице, всё надо забрать, а вот когда на море отдыхаешь, то наоборот, монетку надо кинуть, чтобы обратно вернуться. Да и больничка плохое слово, ты уж следи за языком, а то невоспитанная получаешься, как халда всё равно.

— Ага, — опять поддакнула Люся.

В следующий класс племянницу перевели условно. Может, из сострадания, узнав о том, что мать не родная, или из-за себя, чтобы статистику школы второгодниками не портить. Но условие поставили. Почти всё лето надо ходить на дополнительные занятия, нарочно для отстающих устроенные. Люська скривилась: это нечестно весь год учиться, а теперь ещё лето портить. Наталья уж совсем было собралась вспылить, но сдержалась. Просто объяснила как можно спокойней, что раньше Люся могла учиться как Бог на душу положит, а с ней обязана быть пусть и не отличницей, так хотя бы хорошисткой. Она сама работник исполнительный и на хорошем счету. Даже грамоты есть и благодарность. И двоечница рядом как-то несолидно и неприлично. Люська поняла по-своему. С двойками Таша запросто вернёт её обратно в интернат и, тяжело вздохнув, спорить не стала.