Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Удивительно: холод полярной ночи, страшного сияния небес исчез; князь оттаивал, теплел, более того – жар охватил его.

Он утонул в чем-то мягком, женственном, быть может, более вечном, чем сияние небес… Не нужны были никакие слова, объяснения – ясно, что только она, одна она, ее любовь спасают его в эти жуткие годы. Спасают не просто от ссылки, одиночества в ледяной пустыне, от этой леденящей красоты и жути, но и от его сродников. Нет, нет! Он – не мошка ничтожная, не ничтожество: любовь делала его великим чудодеем, господином, чуть ли не божеством. Она, она, все в ней, драгоценной Натальюшке!

Масленица. Прощеный день

Позади уже семь лет ледяной ссылки. Жизнь постепенно наладилась, вошла в суровые берега. Ссыльные перезнакомились со всеми местными, и более всех Иван со своей Натальей: им всюду рады, их везде приглашают, и на Рождество, и на Масленицу. Вот и нынче – Прощеный день.

– Цветик ты мой лазоревый, люба ненаглядная, воевода нынче в гости звал. Пойдем? – шепчет Иван, обнимая жену, виновато глядя на нее: – Нынче-то, в Прощеный день, должен я у тебя особенное прощение просить. Мучаешься тут, по моей вине страждешь.

– Лучше терпеть невзгоды с умным человеком да с любимым, чем жить в роскоши с богатым да сердитым… Прости и ты меня. И будем собираться. Оденем Михайлушку нашего.

В чистом, успокоенном небе висел тонкий, неподвижный месяц – словно стреноженный конь. Рядом бежала лайка по имени Девиер. Назвали ее этим именем в память о собаке, жившей в Кускове: Наташина матушка Анна Петровна сильно невзлюбила португальского посланника Девиера, а Иван Алексеевич Долгорукий рассказывал о его брате, который славился разбойным нравом. Увидав у соседа красивую серебряную посуду, он подговорил дворецкого украсть ее, обещая за это вольную. Когда ж тот украл посуду, нашли его убитым. Девиера того приговорили к ссылке в Сибирь. И что же? Он распространил слух о своей смерти, устроил похороны, а после того, говорят, жил еще немало.

Михайло держал отца и мать за руки, подпрыгивал и кричал: «Оба мои!» Вдали слышались удары колокола: сперва медленный, раздумчивый благовест, потом скорые ритмичные удары – перезвон и настоящий масленичный трезвон.

Подошли к дому воеводы. Дверь распахнула хозяйка – сама лучезарность.

– Гостеньки дорогие, пожалуйте в до-ом!.. – запела она. – Прошу великодушно простить! Ежели в чем я виновата… Наталья Борисовна, матушка! – И закричала: – Марфутка, тащи все на стол. Неси блинки, что тамотка валандаешься? – И опять запела: – Мучка-то у нас ныне гречишная! Муженек с ярмарки из Обдорска привез…

Обдорск – единственное на тысячи верст место, куда по санному пути привозили продукты. Воевода Бобровский, явившийся к столу, заговорил об Обдорске, угощая князя табачком:

– Каковы табачки?.. О, славное зелье!..

Стал выкладывать новости с ярмарки. Что местного воеводу ревизовали, нашли недостачи, и грозит ему, должно, кнут. Перешли на казнокрадов, которые не переводятся на Руси.

– Велика, чересчур велика Россия, за всем не уследишь, – заметил гость.

Весь тот день гулял городок Березов. Чету Долгоруких тут давно полюбили, они были так приветливы, что их стали приглашать и к батюшке местной церкви, и к воеводе, и даже к начальнику караула.

Но с некоторых пор появился чиновник Тишин, коренастый человечек с плотоядными глазками. Этот-то человек и стал виновником всех дальнейших несчастий. Откуда он явился? Увы! Из далекого Санкт-Петербурга, где была никогда не дремавшая Тайная канцелярия. Именно оттуда в Тобольск был послан некий Ушаков, которому было велено «прощупать» Долгоруких: не помышляют ли они чего супротив императрицы Анны и Бирона?