Doll Хаус. Собиратель кукол

И тут этот хмырь выхватывает пистолет. Таким ловким движением, какое только в старых вестернах увидишь. Вспышка и звук, похожий на гром. Какое-то время кажется, что меня просто снес с ног сильный удар в плечо. Доля секунды и приходит ОНА. Ее величество боль. Она обрушивается вся разом, ставит на колени и владеет тобой безгранично. Если бы я не оставил бронежилет в машине, тоже было бы больно, но не так. Все, что я знал о боли до сего момента, даже не было прелюдией. Поворачиваю голову набок и вижу, как по бетону льется кровь. Моя кровь. Господи, как же ее много.

В носу стоит запах собственной паленой плоти, в ушах звенит, а картинка двоится так сильно, что ничего не разглядеть в предрассветной полутьме. Боль сокрушает, но я осознаю, что стрелок все еще рядом. В черепной коробке скребется только одна мысль: следующий выстрел — это последнее, что я услышу.

Негнущимися пальцами, по которым сбегает кровь, вытягиваю пистолет из кобуры. Сжимаю рукоять и понимаю, что не могу оторвать руку от земли. Я из последних сил перекидываю ствол через себя и хватаю его левой рукой. Я правша. Пистолет весь в крови и выскальзывает из пальцев, которые не привыкли делать что-то путное.

Я моргаю, пытаясь хоть что-то разглядеть, но мир рябит. Когда я уже теряю всякую надежду спастись, на какую-то долю секунды мне удается сфокусироваться, и я вижу черную фигуру, готовую выстрелить. Из последних сил вдавливаю курок, молясь всем богам, лишь бы не было осечки. Давай же! Только я и ты, старый друг!

Раздается выстрел, который отдачей вбивает меня в бетон. А потом еще один. Пуля разносит кости. Мои кости. Боль вспыхивает алым заревом, но прежде чем отключиться, я слышу, как что-то тяжелое рухнуло рядом. Лучший звук в моей жизни.

Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Но то ли я был не так уж к ней близок, то ли не нажил достаточно ярких воспоминаний. Единственное, что я видел, пока не очнулся в реанимации, — это темнота. Непроглядная чернота, которая пыталась то ли утопить, то ли задушить. Впрочем, иногда она обволакивала, и тогда хотелось слиться с ней навсегда. Когда я уже решил, что бороться бесполезно, тишину прорезал плач Кэтрин. Безутешный такой плач.

Почему она так отчаянно рыдает, если я только на минуту прикрыл глаза?

Я делаю усилие и разлепляю припухшие веки, но свет такой яркий, что тут же зажмуриваюсь.

— Кэти, не плач я же в порядке, — шепчу, еле ворочая языком.

Вместо ответа слышу ее торопливые удаляющиеся шаги.

Все-таки открываю глаза и осматриваюсь. Я в комнате, напичканной медицинскими приборами. Они наполняют пространство мерным пиканьем, а я весь оплетен датчиками и проводами. Неужели все так серьезно? Пытаюсь поднять правую руку и содрать с себя все это, но новый приступ боли прижимает к кровати.

В палату возвращается Кэтрин, а вместе с ней доктор и пара медсестер. Целая делегация.

Доктор приподнимает мое веко пальцами и светит мне в глаз фонариком, затем повторяет то же самое с другим глазом и удовлетворенно кивает.

— Как вы себя чувствуете, офицер?

Кэтрин стоит напротив меня и молча глотает слезы, которые струятся по щекам бурными потоками. Мне бы ее успокоить, но надо ответить доктору.

— Я в порядке. Что случилось? Меня подстрелили, да?

— Верно, — кивает доктор. — Одна пуля прострелила легкое, а другая угадила в ногу, прямо в большеберцовую кость. Вы потеряли очень много крови, и мы буквально вытащили вас с того света.

— Сколько я был в отключке?

По неутешно плачущей Кэтрин и каменным лицам медсестер понимаю, что отсутствовал долго.

— Вы несколько недель провели в коме.

— Но сейчас я уже в порядке? — спрашиваю я, и эти слова вызывают у Кэтрин новый приступ истерики.

— Вас ждет долгая реабилитация, — говорит он и делает жест медсестре.

Она подходит к капельнице и что-то туда вкалывает. Меня непреодолимо тянет в сон. Мне нельзя спать, мне нужно сказать Кэтрин, что она не должна плакать.

Лишь снова открыв глаза, я понял, что удача оставила меня дважды. Первая пуля прошила грудную клетку, задев легкое по касательной и не затронув ни одного крупного сосуда. И лучше бы она разнесла легкое и застряла в нем. Тогда бы случился коллапс, и я бы задохнулся на месте. Но я выжил и словил вторую пулю, которая раздробила большеберцовую кость. Хирурги все ломают и складывают заново эту несчастную кость, каждый раз норовя отрезать ногу ниже колена.

Я стал никем. Человеческий конструктор, за которым нужно выносить судно. Если днем я пытался держаться, то ночами накатывало. Я не мог спать, даже несмотря на лошадиные дозы снотворного. Смотрел на Кэтрин, задремавшую в кресле, и чувствовал злость. Злость на себя. Понятно было, что из меня толка уже не выйдет, а ее еще можно было спасти. Спасти от участи жены калеки. Уж лучше быть вдовой офицера, чем женой одноногого инвалида.