Дом на Северной

«Где же улица Чкалова? Слева от райкома. Ага, напротив церкви. Никогда не приходилось бывать в детской больнице. Вот церковь помню, там еще рядом есть высокая колокольня со сброшенным с нее колоколом, который надвое раскололся при падении, — сбросили, говорят, еще в двадцатом году». Катя свернула влево, в темную, совершенно невидимую улицу, часто усаженную тополями. Старые тополя росли здесь давно, сколько помнила Катя. Деревья глухо гудели под дождем, судорожно, боясь уронить свое достоинство, проседали вниз ветки, задевая друг о дружку. Дождь совершенно смыл липкие, горькие тополиные запахи.

«Только бы побыстрее, найти улицу», — думала Катя. Но как раз оттого, что торопилась, спешила, больницу сразу и не нашла, а пробежала до конца улицы, пристально всматриваясь в немые тени домов, сумрачно насупившиеся под проливным дождем. Улица внезапно кончилась. Катя растерянно оглянулась. В ней медленно зарождался испуг: а вдруг не найдет? Что тогда? Испуг подхлестывал, и она со знобящим ужасом до боли всматривалась в незнакомые дома, готовая в каждую минуту расплакаться. Но найти в такой дождь ночью неосвещенное здание больницы оказалось не так-то просто, пришлось вернуться к центральной площади, снова направиться по улице, наугад свернуть в первый переулок направо. Переулок она не увидела, но, споткнувшись о бровку мощенной гравием тропы переулка, нащупала ногой (туфли она потеряла еще на своей улице) бровку и свернула. К великой радости, выбрела к церкви, а потом уж ей ничего не стоило найти больницу, которая была совсем недалеко, буквально в ста метрах. Катя постучалась, ей тут же отворили. Врачу, к которому привела отворившая дверь няня, Катя все рассказала, рассказала, правда, сбивчиво, горя нетерпением тут же увести его к больному ребенку.

Высокий, невероятно худой врач с продолговатым, бледным, костистым лицом и заспанными глазами, еще очень молодой, терпеливо и внимательно выслушал рассказ, посмотрел на ее босые грязные ноги и произнес всего одно слово:

— Бывает.

Врач вышел, долго не появлялся, а вернувшись, просто и спокойно сказал, вновь глянув на ее босые ноги:

— Машина вернется через несколько минут. Подождем.

— Ага, — согласилась Катя и тоже заметила, что босиком, туфель на ногах нет; с нее текло в три ручья, а вокруг грязные следы — наследила она. То, что врач говорил спокойно, серьезно, успокаивало, более того — ей теперь виделось в спокойствии врача спасение, душа сразу поверила в самый лучший исход: она придет, а девочка, ее маленький ребеночек, улыбается, просит есть.

— Дома лучше не рожать. Обыкновенно сейчас рожают в больнице, — сказал врач уверенно. Но странно — Кате казалось, эта уверенность врача происходила не из утверждения сказанного, а из безразличия к происходящему. Казалось, врач говорит совсем не о том, что думает, говорит по необходимости сказать по данному случаю несколько слов, а в голове у него абсолютно другие мысли, не имеющие никакого отношения к происходящему. И это было правдой: врач находился под впечатлением прочитанного романа.

— Но я родила раньше срока, — ответила Катя, поглядывая на лужу, растекающуюся под нею. Ей стало неловко, и она вышла в коридор, постояла возле двери. До чего в больнице было тихо, тепло, приятно, обнадеживающе пахло лекарствами!

«Не тепло укутали девочку, — подумала Катя, а через минуту окончательно уверилась, что девочка посинела, заболев, только потому, что не закутали как следует в теплое, не согрели вовремя; в чистоте, теплоте больницы Катя видела единственное спасение ребенка. — Отдам, пусть полежит в больнице. И я полежу».

Катя присела на стул, наслаждаясь покоем, теплом. Посидела так совсем немного. Ей стало тревожно, и она заглянула в кабинет к врачу.

— Скоро? — чуть слышно спросила она.

— Я же по-русски сказал: через пятнадцать минут, — невозмутимо отвечал врач, не отрываясь от книги, боясь прервать цепь событий, развивающихся в романе.

— Ну, так я думала… — проговорила Катя и притворила дверь.