Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848

Ротшильды наблюдали за гражданской войной в Португалии со смешанными чувствами. Им не хотелось упускать новое выгодное дело, но они беспокоились из-за возможной эскалации конфликта. К 1832 г. Джеймс начал в виде пробы принимать участие в операциях испанского финансиста Хуана Альвареса Мендисабаля, который годом ранее разместил в Париже заем на 2 млн ф. ст. для Педру. Это была азартная игра: хотя Педру негласно поддерживали и Великобритания, и Франция, нельзя было списывать со счетов и Мигела, которого поддерживала Австрия. Более того, Мигелу в том же году удалось договориться в Париже о займе в 40 млн франков. Вот почему Джеймс с самого начала испытывал такой пессимизм по отношению к «португальскому мусору». Он считал, что только гарантии со стороны Великобритании и Франции способны превратить португальский заем в «выгодное дело»; однако проницательный Палмерстон таких гарантий не давал. Поэтому вполне разумно предположить, что в 1835 г., когда Джеймс и Натан разместили заем в 4 млн ф. ст. для восстановленной в правах Марии II, они сознательно торговали тем, что в наше время называют «мусорными облигациями». Хотя Педру умер, а Мигел находился в ссылке, вероятность того, что Португалия будет и дальше выплачивать проценты по этим облигациям, была низкой. Тех, кто покупал эти облигации, Джеймс считал, мягко говоря, наивными людьми. «У нас есть множество ослов, которые покупают это дерьмо», — откровенно сообщал он Натану в начале апреля. Трехпроцентные облигации, которые Ротшильды выпустили по 67,5, какое-то время пользовались спросом, но через несколько месяцев они резко упали в цене, так как обстановка в Лиссабоне по-прежнему была нестабильной. За год облигации упали до 55, а к 1839 г. они шли всего по 25. Позже Джеймс объяснял, почему Ротшильды все же приняли участие в выпуске этих облигаций: они были «единственной вещью, на которой можно играть и спекулировать, ибо что можно получить на французской ренте? Ничего. Поэтому сейчас мир спекулирует этим мусором. Можно вести с ними азартную игру, но держать их у себя нельзя». Иными словами, эти высокодоходные облигации никогда всерьез не рассматривались в качестве активов для долгосрочных инвестиций. Они были чисто спекулятивными.

Трудность при продаже «мусора» заключается в том, что, когда прекращается выплата процентов, некоторые наивные инвесторы — или неудачливые спекулянты — неизбежно останутся с большими пакетами на руках; едва ли такие неудачники сохраняют высокое мнение о первоначальном продавце. Ради спасения своей репутации и, следовательно, своей способности успешно размещать облигации в будущем Ротшильды были заинтересованы в том, чтобы Португалия избежала дефолта. Уже в марте 1835 г. Джеймс испуганно предлагал, чтобы Ротшильды «послали кого-нибудь туда [в Лиссабон] за два месяца до срока выплаты процентов, чтобы помочь правительству. Мы слишком глубоко завязли в этом деле, чтобы не оказать им посильную помощь». В мае стало очевидно: даже после смены министра финансов в стране не хватит наличных денег, чтобы выплатить причитающиеся годовые проценты. «По-моему, платить проценты придется нам, — мрачно заключал Джеймс. Однако недостатком такого шага было то, что держатели облигаций могли „привыкнуть к мысли, что вам [всегда] придется протягивать руку помощи и в конце концов вам уже не удастся отступить“».

Однако, как оказалось, предложение Натана выдать 1 млн фунтов авансом было отвергнуто в пользу более щедрого предложения Гольдшмидта, после чего Лондонский и Парижский дома Ротшильдов в отместку начали продавать португальские облигации. «Сейчас нам не с руки поддерживать рынок, поскольку в португальские дела вмешались другие, — злорадствовал Лайонел, сидя у смертного одра отца во Франкфурте. — Мы можем скупать неликвид по сниженной цене, учитывая лишь нашу собственную прибыль». Джеймс был вне себя, узнав о поведении португальского правительства: «Жалкий португальский министр хочет перегрызть горло собственному кредиту, чтобы невозможно было хотя бы с какой-то уверенностью объявить, что проценты будут выплачены, поэтому он притворяется, будто хочет перенести остаток на следующий год». «От ваших португальцев у меня поднялась температура, — писал он в Лондон в декабре 1836 г. — Еще никогда в жизни я так не расстраивался. Эти люди — самые отъявленные отбросы общества». Теперь он считал своей единственной целью «убедить публику в том, что они… определенно решили покончить с кредитом и что мы, с нашей стороны, делаем все, что в наших силах, чтобы этому помешать». «Мы должны выйти из этого дерьма как можно скорее, — повторял он на следующий день, — потому что здесь мы имеем дело с крайне недостойными людьми и с министром, который спекулирует на страданиях своей родины».