Домби и сын

— Ей Богу, правда, миссъ Домби; я… я вотъ только и хотлъ съ вами проститься, ничего больше. Вы угадали.

— Ну, такъ прощайте, м-ръ Тутсъ!

— Прощайте, миссъДомби! Надюсь, вы больше не станете объ этомъ думать. Покорно васъ благодарю. Это ничего… то есть, совершенно и ршительно ничего. Прощайте!

Бдный Тутсъ съ отчаяніемъ въ душ отправляется въ свою гостиницу, бросается на постель, мечется во вс стороны, и долго лежитъ, и горько тоскуетъ, какъ человкъ, сраженный непредвиднными ударами рока. Но приходитъ м-ръ Фидеръ, Тутсъ вскакиваетъ съ постели и готовится устроить великолпный обдъ.

Благодтельное вліяніе гостепріимства, этой патріархальной добродтели, неразлучио соединенной съ вліяніями Бахуса, открываетъ сердце м-ра Тутса и развязывалъ его языкъ для дружескаго разговора. Онъ не разсказываетъ м-ру Фидеру о происшествіи на углу Брайтонской площади; но когда магистръ искусствъ спрашиваетъ: "ну, что?" — м-ръ Тутсъ отвчаетъ, что "оно ничего, совершенно и ршительно ничего", и этотъ отвтъ ставитъ втупикъ м-ра Фидера. Потомъ м-ръ Тутсъ прибавляетъ, что ему неизвстно, съ чего взялъ этотъ Блимберъ длать обидные намеки насчетъ его прогулки съ миссъ Домби; если это наглая дерзость, онъ раздлается съ нимъ по-свойски, будь онъ докторомъ милліонъ разъ. "Впрочемъ, — заключаетъ м-ръ Тутсъ, — это, разумется, сдлано по глупости, ни больше, ни меньше, и въ такомъ случа не изъ-за чего бсноваться". М-ръ Фидеръ совершенно согласенъ съ этимъ мнніемъ.

Впрочемъ, Фидеръ, какъ искренній другъ, удостаивается боле откровенныхъ объясненій съ тмъ только, чтобы все оставалось между ними въ глубокой тайн. Посл двухъ-трехъ бокаловъ предлагается тостъ за здоровье миссъ Домби:

— Фидеръ! — воскликнулъ м-ръ Тутсь, — теб никогда не понять благоговйныхъ чувствъ, съ какими я предлагаю этотъ тостъ!

— О, да, любезный Тутсъ, — отвчалъ м-ръ Фидеръ, — я очень хорошо понимаю тебя. Эти чувства всегда обращаются къ твоей чести!

И м-ръ Фидеръ крпко жметъ руку своего друга.

— Вотъ что, любезный Тутсъ, если теб понадобится братъ, радушный, кровный братъ, готовый за тебя въ огонь и въ воду, ты знаешь, гд найти такого брата. Два, три слова черезъ какого-нибудь пріятеля, и я весь къ твоимъ услугамъ. На этотъ разъ, любезный другъ, вотъ теб мой искренній совтъ: выучись играть на гитар, непремнно выучись. Женщины любятъ музыку и благосклонно смотрятъ на всякаго виртуоза. Это ужъ я знаю по собственному опыту.

Затмъ м-ръ Фидеръ, магистръ всхъ искусствъ, открываетъ тайну, что онъ иметъ виды на Корнелію Блимберъ. И почему же не имть? Бды нтъ никакой, что Корнелія носитъ очки: это даже къ ней очень идетъ. Ужъ докторъ довольно пожилъ на своемъ вку, хлопоталь, возился, и ему пора бы теперь сдать свое заведеніе въ надежныя руки; a кого, спрашивается, найдетъ онъ надежне Фидера и своей возлюбленной дочери?

— Мое мнніе то, — продолжалъ м-ръ Фидеръ, — какъ скоро умный человкъ набилъ карманъ, на немь лежитъ непремнная обязанность передать свои дла. Ужъ лучше меня, признаться сказать, Блимберу не отыскать достойнаго преемника въ цломъ свт. Ну, a если Корнелію взять въ руки, она будетъ чудесной женой. Это ясно, какъ день.

Въ отвтъ на это, м-ръ Тутсъ импровизируетъ великолпный панегирикъ Флоренс Домби и таинственно намекаетъ, что онъ готовъ съ отчаянія разбить себ черепъ. М-ръ Фидеръ говоритъ, что это было бы черезчуръ безразсудно, и, утшая закадычнаго друга, рисуетъ портретъ Корнеліи съ ея очками и другими учеными ирииадлежностями.

Такъ проводятъ вечеръ закадычные друзья. Когда наступила ночь, м-ръ Тутсъ провожаетъ домой м-ра Фидера и разстается съ нимъ y воротъ докторскаго дома. Но лишь только Тутсъ исчезъ, Фидеръ опять спускается внизъ и бродить одинъ по морскому берегу, обдумывая планы будущей жизни. И слышится ему въ говор морскихъ волнъ, что д-ръ Блимберъ съ отверстыми объятіями, вручаетъ ему ученую Корнелію, и уже видитъ Фидеръ, какъ докторъ передльшаетъ свой домъ и окрашиваетъ его въ яркую краску. Вс эти мечты до безконечности разнживають классическое сердце Фидера, магистра всхъ искусствъ.

М-ръ Тутсъ равномрно бродитъ взадъ и впередъ, любуется на футляръ, въ которомъ хранится его драгоцнный брилліантъ, и въ плачевномъ состояніи духа взираетъ на окно, гд мерцаетъ огонекъ, и гд, думаетъ м-ръ Тутсъ, сидитъ Флоренса за ночной работой. Но ошибается Тутсъ. Флоренса давнымъ-давно покоится сладкимъ сномъ въ своей спальн, и въ душ ея стройно возникаютъ одна за другой минувшія сцены, отрадныя и вмст грустныя для любящаго сердца. Комната, гд мерцаетъ огонекъ, принадлежитъ м-съ Скьютонъ, выступившей теперь на ту же сцену, гд нкогда страждущій мальчикъ закончилъ послдній актъ возникающей жизни. Ta же сцена разыгрывается и теперь, но какъ она противоположна прежней! Старуха не спитъ, старуха стонетъ и ворчитъ. Грязная и омертвлая, она дико мечется на своемъ болзненномъ одр, и подл нея, въ ужас отъ совершеннйшаго равнодушія при взгляд на предсмертныя муки, сидитъ Эдиь. Что же говорятъ имъ морскія волны во мрак ночной тишины?