Домби и сын

— Къ тому же, — продолжалъ Вальтеръ, — не разъ я слышалъ и читалъ, какъ нкоторыя особы, простившись съ родственниками или милыми сердцу, которымъ грозило вроятное кораблекрушеніе на мор, отправлялись кочевать на ту часть морского берега, гд разсчитывали скоре, чмъ въ другомъ мст, получить какія-нибудь всти о пропавшемъ корабл, или даже ршались иногда плыть вслдъ за кораблемъ къ той гавани, гд ему назначено пристать. Мн кажется, я и самъ поступилъ бы точно такъ же въ подобномъ случа, и, можетъ быть, скоре, чмъ другой кто на моемъ мст. Но отчего дядя Соль не писалъ къ вамъ, когда намренія его на этотъ счетъ были такъ ясны, или какимъ образомь онъ умеръ въ чужихъ краяхъ, и вы объ этомъ не узнали черезъ его повреннаго, — вотъ этого я никакъ не возьму въ толкъ.

Капитанъ основательно замтилъ, что этого не взялъ бы въ толкъ и самъ всевдущій Бенсби.

— Если бы дядя Соль былъ легкомысленный и втренный молодой человкъ, способный попасть на удочку веселой компаніи, которая затащила бы его куда-нибудь въ питейный домъ съ тмъ, чтобы ободрать, какъ липку, и бросить среди дороги; или, если бы онъ былъ безпечный матросъ, высадившійся на берегъ съ третнымъ жалованьемъ въ карман, — ну, тогда другое дло, я понималъ бы, какъ онъ могъ исчезнуть и не оставить по себ никакихъ слдовъ. Но такъ какъ вс эти предположенія отнюдь не идутъ къ степенному старичку, признаюсь, y меня нтъ охоты врить этому безслдному исчезновенію. Пропалъ безъ всти, да и только, — легко сказать!

— Что же, любезный другъ, какъ ты объ этомъ думаешь? — спросилъ капитанъ.

— Я не знаю, что объ этомъ думать, капитанъ Куттль. Уврены ли вы, что Соломонъ Гильсъ дйствительно никогда не писалъ? Точно ли нтъ въ этомъ никакого сомннія?

— Если бы, любезный другъ, случилось напримръ такъ, что Соломонъ Гильсъ написалъ, — возразилъ капитанъ тономъ судейской аргументаціи, — то гд же была бы его депеша?

— Онъ могъ отдать письмо постороннему лицу, которое его забыло, спрятало, бросило или потеряло. Это предположеніе въ моихъ глазахъ вроятне всякаго другаго. Словомъ, капитанъ Куттль, я не могу и не хочу допустить мысли, чтобы дядя Соль дйствительно и навсегда пропалъ безъ всти.

— Это, мой другъ, видишь ли ты, называется надеждой, — сказалъ капитанъ назидательнымъ и вмст ученымъ тономъ, — надежда, любезный, великое дло, и она-то одушевляетъ теперь твое сердце. Надежда, то есть, я хочу сказать, великая надежда была, есть и будетъ не что иное, какъ поплавокъ — справиться объ этомъ въ маленькомъ псенник, сентиментальный отдлъ, страница… — но ты найдешь безъ труда и положишь закладку. Только поплавокъ этотъ, любезный другъ, колышется себ поверхъ волны и нигд не можетъ остановиться. При надежд, какъ ты знаешь, всегда бываетъ якорь, но что теперь въ немъ толку, когда не сыщешь дна, куда его запустить?

Все это капитанъ говорилъ не то, чтобы отъ своего собственнаго лица, a скоре отъ имени гражданина и домовладльца, въ качеств котораго онъ считалъ своею обязанностью удлить частичку мудрости для неопытнаго юноши. Но въ самомъ дл его лицо уже пылало благотворнымъ свтомъ надежды, заимствованнымъ отъ Вальтера, И онъ въ заключеніе назидательной рчи ударилъ своего пріятеля по спин и воскликнулъ съ энтузіазмомъ.

— Ура, дружище! Я совершенно согласенъ съ твоимъ мнніемъ!

Вальтеръ съ веселой улыбкой поспшилъ возвратить привтствіе и сказалъ:

— Еще одно слово объ этомъ предмет, капитанъ Куттль, Дяд Солю, я полагаю, нельзя было отослать письма обыкновеннымъ путемъ, на пакетбот напримръ, или на корабл…

— Конечно, мой милый, конечно, — сказалъ капитанъ ободрительнымъ тономъ.

— И я полагаю еще, что вы какъ-нибудь проглазли это письмо, капитанъ Куттль.

— Господи помилуй! — воскликнулъ капитанъ, обративъ на молодого друга глаза съ выражеиіемъ упрека, близкаго къ строгому выговору. — Разв я не ожидалъ и не искалъ извстій объ этомъ ученомъ муж, старик Соломон, твоемъ дяд, денно и ночно съ той поры, какъ потерялъ его! Разв сердце мое переставало когда-нибудь биться о немъ и о теб, любезный пріятель! Дома и вн дома, во сн и на яву, разв я не стоялъ неизмнно на своемъ посту съ этимъ молодымъ мичманомъ, представителемъ и хранителемъ ввренныхъ моему надзору всхъ морскихъ инструментовъ! Господи Владыко!

— Успокойтесь, капитанъ Куттль, — возразилъ Вальтеръ, взявъ его руку, — я знаю, какъ много глубокой истины и чистосердечія во всемъ, что вы чувствуете и говорите. Я никогда въ васъ не сомнвался, точно такъ же, какъ вы теперь не сомнваетесь, что моя нога стоитъ y дверей моего родного пріюта, и что я имю счастье держать въ эту минуту врнйшую руку въ мір. Такъ ли, капитанъ Куттль?

— Такъ, мой милый, такъ, — отвчалъ капитанъ съ просіявшимъ лицомъ.