Допетровская Русь

Такого решительного поступка никто не ожидал, и событие это вызвало большое недоумение по всему городу. «Точно сплю с открытыми глазами и все это вижу во сне», – сказал сам царь Алексей Михайлович. Послали просить Никона вернуться, но он не слушал никаких увещеваний, отказался приехать в Москву, именовал себя «бывшим патриархом», просившим у него благословения говорил: «Прошло мое благословение, я более не патриарх!»

Поднялись тогда во дворце, особенно среди врагов Никона, толки о необходимости избрания нового патриарха, а пока поручили ведать все церковные дела крутицкому митрополиту Питириму. В Вербную субботу Питирим, по царскому повелению, совершил обряд шествия на осляти. Когда слух об этом дошел до Никона, он послал царю письмо, где называл поступок Питирима «олюбодействованием седалища великого архиерея» и добавлял, что если царь хочет избрать нового патриарха, то «да призовется наше смирение», и «мы передадим Божественную благодать, как сами ее приняли; как от света воссияет свет, так от содержащего Божественную благодать приидет она на новоизбранного чрез рукоположение, а в первом не умалится, как свеча, зажигая многие другие свечи, не умаляется в своем свете». Другими словами, Никон, оставляя патриаршеский престол, раздумал отказываться от патриаршеского достоинства, и России таким образом предстояло двоепатриаршество. Тогда решили обратиться к суду восточных патриархов.

В 1666 году прибыли в Москву вселенские патриархи, александрийский и антиохийский, с полномочиями от остальных – константинопольского и иерусалимского. На суде царь сам выступил обвинителем Никона. Никон вел себя на суде резко и гордо, не как обвиняемый, а как обвинитель. Суд патриархов постановил: лишить Никона патриаршего сана и простым монахом сослать в монастырь. Но Никон до конца жизни продолжал именовать себя патриархом, а похоронить себя завещал в своем любимом Новом Иерусалиме, выбрав для могилы место, которое соответствовало по положению тому месту в старом Иерусалиме, где церковно-историческое предание указывает могилу царя и первосвященника Мельхиседека.

Никон в том деле, какое он провозгласил и защищал, мог бы быть не один; его воззрения пришлись очень по душе многим русским архиереям, но они не поддержали Никона, от которого видели так много притеснений; когда же Никон был низвергнут и осужден, то на соборе в 1667 году снова возник вопрос о том, что светская власть не должна вмешиваться в дела церковные и что над духовными владыками она не имеет никаких верховных прав. «Низвергнуть Никона, поработителя архиереев, – говорит проф. Н.Ф. Каптерев, – и в то же время доставить торжество его идеям, что священство выше царства, это значило бы для архиереев разом освободиться не только от подавляющего их преобладания патриаршей власти, которой в лице Никона был бы дан хороший урок, но и от вмешательства в их епархиальные дела государственной власти, которая, не менее патриаршей, очень сильно давала чувствовать себя каждому архиерею». Поэтому скоро выяснилось, что русские архиереи будут поддерживать на соборе воззрения осужденного ими же патриарха Никона. Но правительство царя Алексея Михайловича не могло допустить такого исхода дела. Мнение русских архиереев правительство решило опровергнуть мнением более авторитетным. На востоке к патриархам еще до собора царь обратился с особой грамотой, в которой ставил на благовоззрение вселенских учителей ряд вопросов об отношении духовной и светской власти. Патриархи, соборно обсудив царские вопросы, прислали царю ответы за собственноручными подписями; в своих ответах патриархи торжественно провозглашали, что царская власть выше духовной, так как царь есть наместник самого Бога на земле, и что патриарх, как и всякий архиерей, наравне со всеми другими подданными, обязан царю безусловным во всем повиновением и в случае сопротивления «да страждет казнь, яко бесправильное нечто сотворивый».

Ответ патриархов решал вопрос так, как то было желательно светской власти, но на соборе в 1667 году русские архиереи, воспользовавшись присутствием двух патриархов, стали возражать на грамоту патриархов; особенно горячо оспаривали решение восточных патриархов Павел, митрополит крутицкий, и Иларион, архиепископ рязанский. Они и подняли на соборе вопрос об отношении светской и духовной власти, называя мнение восточных патриархов неполным и односторонним, вынесенным без достаточного обсуждения вопроса. Начались очень горячие прения, после которых собор постановил, что царь самостоятелен и независим в делах гражданских, а патриарх самостоятелен и независим в делах церковных, и что ни один из них не должен вмешиваться в область ведения другого.

Но осуществить в жизни такое серединное постановление оказалось невозможным. Выбор патриарха находился в зависимости от царя всея Руси; после Никона этой высокой степени не достигал ни один сколько-нибудь самостоятельный, сильный характером и энергией человек. Светская власть явно превозмогала.