Достоевский и евреи

Достоевский мог, по своей лирической и субъективной натуре, вообразить, что он представляет нам реальное православие и русское монашество в «Братьях Карамазовых». Для Достоевского его собственные мечты о небесном Иерусалиме на этой земле были дороже как жизненной правды, так и истинно церковных нравов [ЛЕОНТЬЕВ К. (III). P. 89].

Леонтьев обозначает курсивом самые важные эсхатологические концепты: Иерусалим небесный и возможность рая и бессмертия в Иерусалиме земном. Вспомним, как настойчиво повторял фантом еврей в «Преступлении и наказании», что «здесь не место» умирать, стоя в ночном, склизком Петербурге перед каланчой. Вспомним о зеленой воде, наполняющей могилы на Петербургском кладбище в рассказе «Бобок». Когда Достоевский прочел в письме девушки еврейки Софьи Лурье о раввинах и христианах, молившихся над могилой праведника христианина, он умилился и сам поверил в братское единение, что для него значило условие для всеобщего воскресения. Возможно, для него не прошли даром уроки в бараке острога, почерпнутые из молитвы «блаженнейшего и незабвенного» Исая Бумштейна о возвращении евреев в Иерусалим. В «Братьях Карамазовых» звучит начало Псалма 136: «Аще забуду тебе, Иерусалиме». Поиск и мечта о хронотопе рая на этой земле сказалась в Пушкинской речи, где Достоевский в июне 1880 года процитировал хрестоматийно миссионерские строки о русской земле, которую «исходил благословляя Христос», прибавив: «Почему бы нам не вместить последние слова его?»[594]

Тема еврейства как тема онтологическая проявляется в разнообразных нарративах творчества Достоевского: в автобиографических тюремных записках, в романе тайн, в политическом романе-памфлете, в эсхатологическом романе, в фантастическом рассказе-мениппеи, в гибридных жанрах «Дневника писателя». Тема эта реализована им в самых многоплановых и загадочных образах, рассчитанных на аффект и продолжающих потрясать и поражать читателей и исследователей.

Заключение

Но если память этого гениального прозорливца и страдальца сохранилась незапятнанною сознательным отречением от его лучших идеалов в пользу темного ига действительности, то противоречия между этими идеалами и многими непросветленными взглядами в его произведениях так и остались неразрешенными, и никто из нас не может целиком принять его духовного наследия.

Владимир С. Соловьев «Русский национальный идеал»

Итак, на основании всего вышеизложенного мы можем констатировать, что тема «Достоевский и евреи» не предполагает однозначной характеристики писателя в системе полярных оценок типа «фил» — «фоб». Она является многоплановой и в ней можно выделить целый ряд аспектов: личностно-бытовой, культурно-исторический, богословский и метафизический; каждый из них все еще требует углубленного научного исследования.

Реакцию критиков-современников и мыслителей последующих поколений на ксенофобские и шовинистические высказывания Достоевского в целом можно охарактеризовать как «осудительную», хотя в подходе к оценкам налицо влияние «этнического» и «конфессионального» факторов. Со стороны исследователей этого вопроса неевреев упор делается на том, что

Говоря об отношении Достоевского к евреям, нужно помнить то время, в которое он жил и рассматривать всё с исторической точки зрения [ГРИШИН].

В случае же интерпретации еврейских образов в беллетристике писателя их, как полагает Татьяна Касаткина, следует раскрывать с позиций, отсылающих «нас к базовым текстам христианской культуры» [КАСАТКИНА (IV)], главным образом — православной. Архиепископ Кентерберийский Роуэн Уильямс то же считает, что духовный фон произведений Достоевского «прочно и неотъемлемо укоренен в основополагающих догмах православия», писателю была безошибочно присуща православная система ценностей, а его «принадлежность православной общности, подлинной и конкретной христианской культуре бесспорна» [УИЛЬЯМС].