Достоевский и евреи

«Сон смешного человека» разгадка сложной религиозной философии Достоевского; здесь синтез и увенчание всего его мировоззрения. Он верил не в потустороннее блаженство бесплотных душ, а в наступление Царства Божия на земле, в осуществление человеческого всеединства в любви по завету Христову. Он верил в воскресение и преображение плоти» [МОЧУЛЬСКИЙ. С. 358].

В контексте «Сна смешного человека» Мочульский считает, что «Дневник писателя» за 1876 и 1877 годы был для Достоевского своего рода лабораторией для наработки идейных сюжетов его последнего романа «Братья Карамазовы». Мы, со своей стороны, полагаем, что две последние статьи о «Еврейском вопросе» были той лабораторией, в которой Достоевский отрабатывал идеи о единении и братстве христиан и иудеев как залоге того, что можно «спасти мир». Покойный доктор Гинденбург с его «свежим цветом лица» явился Достоевскому одним из праведников, которые «спасут мир» от тления и разложения, которое он описал в жутком рассказе «Бобок».

Знаменательно, что последняя, самая эсхатологическая сцена романа «Братьев Карамазовых», происходит на кладбище, на свежей могилке мальчика Илюши. Именно на этой могилке русских мальчиков утешает послушник Алеша Карамазов словами:

Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно, расскажем друг другу все, что было» [ДФМ-ПСС. Т. 15. С. 197].

Достоевский ввел в роман «Братья Карамазовы» образ врача немца, доктора Герценштубе, прототипом которого является доктор Гинденбург из письма Софьи Лурье, вдохновивший Достоевского на две последние статьи о «Еврейском вопросе». Примечательно, что в «Братьях Карамазовых» добрый доктор Герценштубе лечит проблемного подростка, Лизу Хохлакову. Он бессилен помочь болезни Лизы с ее истерическими припадками. Именно эта девочка с ярко выраженными садомазохистскими тенденциями, в главе «Бесенок» задает Алеше провокационный вопрос:

Алеша, правда ли, что жиды на пасху детей крадут и режут? [ДФМ-ПСС. Т. 15. С. 24].

— на который Алеша дает неопределенный и даже беспомощный ответ: «Не знаю».

Последующий нарратив разъясняет болезненную сущность реплик и поведения Лизы, но никак не объясняет реакцию Алеши. Ответ Алеши повис без объяснения в тексте романа. Приведем интересующий нас отрывок:

— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо!

— Хорошо?

— Хорошо. Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот. Вы любите?

Алеша молчал и смотрел на нее. Бледно-желтое лицо ее вдруг исказилось, глаза загорелись [ДФМ-ПСС. Т. 15. С. 24].

В этой сцене фантазия Лизы о распятом мальчике реализуется ее последующим поступком, в котором она занимается само-повреждением. Она выступает одновременно как в роли мучителя «жида» из легенды о садистском мучительстве детей, так и в роли мученика. Достоевский раскрывает психологическую сущность ее фантазии, суть которой состоит в ассоциировании себя одновременно с палачом и жертвой. По уходе Алеши, Лиза