Довлатов и третья волна. Приливы и отмели

В этом мушкетерском по духу и стилистике диалоге Некрасов в итоге говорит важные вещи. О необходимости создания нового типа издания. Если для первой и второй волны эмиграции «Последние новости» и «Новое русское слово» – естественный и единственный образец для подражания, то «третья волна» видела и представляла «газету» совсем иначе. «Правду», конечно, никто не вспоминал добрым словом. «Литературная газета» или «Комсомольская правда» с их относительной, но все же свободой были куда ближе к тому, что хотелось делать самим. В минус шли цензура и любая попытка диктата. Рубин, желавший быть советским «главным редактором», пусть и без телефона-вертушки со спецпайком, не вписывался в новую концепцию. Нужно сказать, что и некоторые сотрудники «Нового американца» разделяли представление о необходимости «серьезного», «основательного» руководителя во главе издания. Из текста Довлатова «Мы – советские люди», опубликованного в тридцать пятом номере за 1980 год:

На одной из редакционных летучек присутствовала талантливая журналистка Сарафанова. Попросила слова и говорит:

– Положение в газете – критическое. Нет главного редактора. Вот предыдущий редактор – это был редактор! Как закричит, бывало! Как затопает ногами! Все дрожат от страха. И всем сразу ясно, что делать… А Довлатов только улыбается. И каждый пишет, что хочет. Разве так можно? Можно! Кричать я совершенно не умею. (Хоть и был надзирателем в уголовном лагере.) Не умею и не хочу.

Довлатов не просто разрушает привычную для советского человека редакционную иерархию. Нередко «должность» «главного редактора» – возможность обыграть, выставить на всеобщее обозрение то, что мы называем «газетной кухней». Публика с удовольствием принимает приглашение, чувствуя себя равноправным участником действия – рождения газеты.

Возьмем текст «NOBODY IS PERFECT» («Все мы не красавцы»), напечатанный в шестидесятом номере газеты в 1980 году. В нем Довлатов говорит о комплексе неполноценности и его влиянии на социальные процессы. Большинство нормальных главных редакторов писали бы именно так: «Комплекс неполноценности как психологическая основа социальных процессов». Солидно, глубоко, нечитаемо. Довлатов начинает тоже серьезно – с Фрейда. Но как:

В Австрии я решил посетить музей Зигмунда Фрейда. Учреждение, как выяснилось, довольно скромное. На уровне школьного музея боевой славы.

Я увидел бумаги, фотографии… Предметы личного обихода… Несколько загадочных вещиц. Например, собачий ошейник под целлулоидовым колпаком. (Более уместный в заповеднике академика Павлова.) И так далее…

Конечно, мы читали Зигмунда Фрейда. Правда, не очень внимательно. Как говорится, для общего развития. Наряду с Кафкой.

Помним, что затрагивал щекотливые темы. Высказывался о сокровенном. Что-то излагал насчет подсознания.

Самые достойные люди восхищались Фрейдом. Называли его гением, кудесником, чародеем.

Не менее достойные люди презирали Фрейда. Считали его шарлатаном, мракобесом и фокусником.

Многих смущает принципиальная узость Фрейда. Его равнодушие к духовной сфере. Его почти неодушевленный материализм.

Помимо жуликоватого отца психоанализа, упоминаются Бродский, Пушкин, академик Сахаров, и с неизбежностью Гитлер и Сталин. Но все эти имена – фон для личного разговора с читателем. Вот проблема «комплекса неполноценности русской интеллигенции»: