Дожить до рассвета

Спустя несколько лет после публикации «Атаки с ходу» Василь Быков еще раз сведет нас и с ротным Ананьевым, и с его ординарцем Васюковым. Оба они станут героями киноповести «На восходе солнца» (1975 г.), действие которой разворачивается в ночь на 9 мая 1945 года. Уже выпиты первые чарки за Победу, когда «струя трассирующей очереди» прорезывает тишину первого мирного рассвета и горстка воинов вступает в смертельный бой с эсэсовской частью, чтобы ценой своих жизней задержать ее у переправы, не дать благополучно уйти на запад. Такой случай, свидетельствует писатель, действительно имел место на Третьем Украинском фронте, и, воссоздавая его, он ничем не погрешил ни против жестокой правды войны, уносившей человеческие жизни и после Дня Победы, ни против специфических жанровых законов киноповести, возникшей на грани художественной прозы и киносценария. Но — так ли обязательно было давать ее героям запавшие в память имена Ананьева и Васюкова? Многоточие, оставленное повестью «Атака с ходу», и философски, и нравственно куда значительней точки, которой завершились их судьбы в киноповести «На восходе солнца».

Открытый финал для Василя Быкова часто бывает счастливой находкой, обостряющей и без того напряженный драматизм повествования, расширяющей горизонты художественной мысли, укрупняющей ее философский и нравственный потенциал. «Заходите, там не закрыто» — на этой фразе обрывается повесть «Волчья стая»: встреча, которой предстоит стать для Левчука нравственной точкой опоры в его дальнейшей жизни («Наибольшей для него наградой оставался этот младенец, нынешний полноправный гражданин страны Виктор Платонов»), состоится за пределами сюжета. Мы не знаем, какой она будет, хотя в психологическом контексте повествования открытая дверь может предвещать открытость души и, стало быть, непапрас-иость тех неслыханных мук, которые выдержал Левчук в своей партизанской молодости. Хрупкая жизнь младенца, спасенного им, символизирует гуманистический смысл нашей борьбы и победы. И побуждает вспомнить не только давние слова поэта:

Бой идет святой и правый.

Смертный бой не ради славы,

Ради жизни на земле,

— но еще более давнюю формулу гуманизма, ради которой Иван Карамазов богоборчески отрекался даже «от высшей гармонии», если она оплачена слезинкой «хотя бы одного только… замученного ребенка». Ведь в перспективе времени это и о партизанском младенце, и о его спасителе сказано: «… всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дитя, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого…» И о доверчивом, простодушном подростке, ценой жизни которого был взорван Круглянский мост, — тоже…

Многое утратила бы и эта повесть в своей глубине и многозначности, если бы комиссар, на справедливый суд которого уповает Степка Толкач, уже приехал и уже вынес безапелляционный приговор. Возможно, и судьба повести в критике сложилась бы тогда благополучнее, и поводов для спора вокруг нее было бы меньше. Но вместе со спорами ушли бы и беспокойные искания мысли, которую взбудоражил писатель, и успокоилось бы нравственное чувство, намеренно оставленное неудовлетворенным.

Как рассказывает Василь Быков, толчком к замыслу повести «Круглянский мост» послужила «одна история, вычитанная в книжке о героях-пионерах, где паренек так просился у начальника позволить ему отдать жизнь за Родину, что добрые дяди-командиры не нашли сил отказать мальчику и, нашпиговав его подводу взрывчаткой, пустили его на мост. Мост, конечно, был взорван, но у меня эта история не вызвала восторга». Похожую историю и воспроизводит сюжет повести, самой расстановкой действующих лиц резко очерчивая несовместимые позиции нравственного конформизма, морально-этического прагматизма, где есть одна только утилитарная цель, достигаемая любой ценой, и наступательного, действенного гуманизма нашей борьбы и победы. Среди других норм и правил социалистической нравственности и морали гуманизм этот вбирает в себя и такой основополагающий принцип: «Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель»[17].